А ведь миссис Шоукросс обошла молчанием не только шитье, но и танцы, народные песни, хороводы в лесу и бесконечную трескотню. Детей разделили на общины, племена и ложи, потому что к индейским (якобы) традициям примешивались англосаксонские (якобы) ритуалы, образуя немыслимую мешанину. «Не иначе как миссис Шоукросс обнаружила одно из затерянных колен Израилевых!» — смеялась Памела.
Все участники «Клана» выбрали себе индейские имена. Тедди звался Лисенком («Естественно», — фыркнула Урсула). Нэнси превратилась в Волчонка (на языке племени шайенов — Хониахаку, подсказала, сверившись с какой-то книгой, миссис Шоукросс). Сама миссис Шоукросс была Большой Белой Орлицей («Ну и ну! — говорила Сильви. — Какое самомнение»). Нет, что-то хорошее тоже, конечно, во всем этом было. Например, возможность находиться рядом с Нэнси. Кроме того, они учились стрелять настоящими стрелами из настоящего лука, а не из такого, который делается кое-как из гнутой ветки. Стрельбой из лука Тедди даже увлекся, считая, что это умение может ему пригодиться: к примеру, если он решит стать разбойником. Но поднимется ли у него рука выпустить стрелу в оленя? У него не поднялась бы рука даже на кролика, бобра, лису или белку. Ну разве что перед лицом смертельной опасности или голодной смерти. Хотя всему есть предел. Собаки, жаворонки.
— В этом сквозит нечто языческое, — поделился Хью своими сомнениями с миссис Шоукросс («Умоляю: просто Роберта»).
Разговор этот состоялся еще до того «инцидента» в оранжерее, когда Хью и не помышлял о соседке как о женщине.
— Скорее, утопическое, — возразила она.
— Вот оно что, утопия, — томно протянул Хью. — Крайне малопродуктивная идея.
— А у Оскара Уайльда сказано: «Прогресс есть претворение утопий в жизнь».
— Лично я не стал бы ориентироваться на такую личность в выборе моральных ценностей.
Хью совсем разочаровался в миссис Шоукросс; впоследствии это служило ему сдерживающим фактором, когда мысли сами собой возвращались к дурману тепличных цветов и отсутствию корсета.
Задумай Тедди нарисовать себе Утопию, в ней бы не оказалось места для «Киббо Кифта». А для чего бы там нашлось место? В первую очередь — для собаки. А еще лучше — для нескольких. Туда перенеслась бы Нэнси со своими сестрами… наверное, мама… и все бы они поселились в уютном сельском доме, среди зелени, и каждый день ели бы пироги. Собственно, он примерно так и жил.
Между тем от «Киббо Кифта» отделилось еще одно движение, не столь эксцентричное, «Лесное племя», но к тому времени Тедди удалось отвертеться от подобных организаций. В школе он записался в отряд военной подготовки и наслаждался здоровым отсутствием пацифизма. В конце-то концов, он был мальчишкой. Вот бы его поразило, узнай он, что на седьмом десятке, когда внуки станут приезжать к нему в Йорк, сам будет несколько месяцев в году мотаться в холодный зал церковных собраний, чтобы только Берти и Санни, состоявшие в «Лесном племени», могли посещать еженедельные сборы. Тедди полагал, что ребятишкам не вредно поддерживать семейные традиции, а Виола, их мать, в этом отношении не смогла им предложить ровным счетом ничего. Его взгляд приковывали невинные личики внуков, протяжно выводивших оптимистичное «кредо» перед началом каждого собрания: «Мы с песней зашагаем в новый мир».
А однажды он даже отправился с ними в летний лагерь и удостоился похвалы вожатого (молодого чернокожего здоровяка, который чем-то неуловимо напоминал миссис Шоукросс) за умение ориентироваться на местности. «Я же скаутом был», — ответил Тедди, даже по прошествии стольких лет не признавая, что почерпнул нечто полезное от «Киббо Кифта».
Сильви расплатилась с таксистом, и швейцар подскочил к автомобилю, чтобы открыть ей дверцу, бормоча непременное «мадам». На тротуаре она замешкалась. Другой швейцар уже придерживал для нее дверь:
— Мадам…
Опять.
Едва заметно, шажок за шажком подбиралась она к супружеской измене.
— Мадам? — вновь произнес, не затворяя дверь, швейцар, озадаченный такой медлительностью.
Отель манил к себе. Перед ней открылся вестибюль, оформленный в насыщенной гамме. Как обещание роскоши. Ей уже виделись искры шампанского в бокалах богемского хрусталя, фуа-гра, фазаны. Приглушенный свет, кровать с крахмальными гостиничными простынями. У Сильви горели щеки. Он, должно быть, ожидал в номере, прямо за дверью. Увидел, наверное, как она подъехала, и вскочил, чтобы ее встретить. Она вновь помедлила, взвешивая то, что вот-вот получит, и то, что отдаст. Но возможен и худший исход: если все попросту останется как было. И тогда она обратилась мыслями к детям, к Тедди, своему любимцу. Ради чего рисковать статусом его матери? В угоду интрижке? Пламя греховности угасло под холодными струями ужаса. А ведь и вправду, подумалось ей, только в угоду греховности. Не обязательно верить в Бога (Сильви была тайной атеисткой), чтобы проникнуться идеей греха.