Урсула, заглянувшая к нему перед сном, застала его за чтением «Руководства по скаутингу».
— Не спится? — спросила она с небрежным сочувствием товарища по несчастью; к сестре Тедди относился почти так же незамысловато, как и к Трикси, которая, свернувшись у него в ногах, тихонько скулила в своем собачьем сне. — Кролики приснились, не иначе, — сказала Урсула.
И завздыхала. В пятнадцать лет она была склонна к пессимизму. Таким же характером отличалась и мама, хотя та с негодованием отвергла бы это утверждение. Присев на краешек кровати, Урсула вслух прочла:
— «Будь всегда наготове, в доспехах и латах, за исключением того времени, когда спишь ночью». — (Не отсюда ли, подумал Тедди, мамино изречение о том, что «хорошие манеры — это доспехи»?) — Метафора, наверное, — прокомментировала Урсула. — Рыцари не могли день-деньской бряцать доспехами. Как подумаю о рыцарях, сразу вспоминаю Железного Дровосека из «Волшебника страны Оз».
У них в семье все любили эту повесть, но Тедди был недоволен, что ему навязали картинку, которая тут же заслонила и «Королевские идиллии»,{20} и «Смерть Артура».{21}
Где-то заухала сова, громко, почти враждебно.
— Кажется, на крыше, — предположил Тедди.
Они с сестрой прислушались.
— Ладно, пока-пока, — сказала вскоре Урсула и чмокнула его в лоб.
— Пока-пока, — отозвался Тедди, убирая под подушку «Руководство по скаутингу».
Забыв про сову, которая не прерывала своей богомерзкой колыбельной, он почти сразу провалился в глубокий и невинный сон оптимиста.
Начиналось все довольно невинно, — во всяком случае, так считал Август.
— Все всегда начинается невинно, — вздохнул мистер Свифт, которого между тем не оставляли сомнения: тот ли смысл вкладывает Август в понятие невинности, что и все остальные?
— Я не виноват! — с жаром возразил Август.
— Эти слова, милый мой, будут высечены на твоем надгробье, — промолвила миссис Свифт, оторвав взгляд от рукоделия: она штопала носок. Носок, разумеется, принадлежал Августу. («Нарочно он их дырявит, что ли?» — часто недоумевала она.)
— Всякий поступок влечет за собой определенные последствия, — провозгласил отец. — Лишь недальновидные люди не задумываются о том, какими последствиями чреваты их поступки.
— Да и вообще, откуда я мог знать, что будет дальше? — продолжал Август.
Мистер Свифт был прокурором; целыми днями он обличал злоумышленников и с жаром выступал на судебных процессах.
Стоит ли удивляться, что его профессиональный пыл нет-нет да и прорывался в семейном кругу, что, по мнению сына, давало отцу незаслуженное преимущество.
— Человек считается невиновным, пока не доказано обратное, — пробурчал Август.
— Так ведь у тебя все красной краской на лбу написано, — мягко заметил мистер Свифт. — Это ли не доказательство твоей вины?
— Ничего у меня на лбу не написано, — в сердцах заспорил Август. — И вообще, краска была зеленая. Вашчесть, — добавил он для верности.
— Ох, не продолжай, — тихо промолвила сыну миссис Свифт. — У меня от тебя уже головная боль.
— И каким же образом у тебя может быть головная боль от меня? — разгорячился Август, задетый этим новым обвинением. — Чтобы у тебя была головная боль от меня, нужно, чтобы вначале головная боль возникла у меня. Но голова не может болеть у обоих сразу, коль скоро у одного она не болит. А у меня голова не болит. Ergo, — это словцо он произнес особенно весомо, нашарив его в дальнем уголке школьной памяти, — голова болит только у тебя, и я тут ни при чем.
Однако от такого заградительного огня логики головная боль у миссис Свифт не прошла. Устало поведя рукой, она будто отмахнулась от докучливой мухи, чтобы вернуться к своему рукоделию.
— Удивляюсь порой, — вполголоса сказала она, — за что мне такое наказание.
Август, напротив, остался собою весьма доволен. Он стойко и вдохновенно оборонялся. Он был подсудимым, который оклеветан и вынужден отстаивать свое доброе имя. Его сестренка Филлис, которую мама называла «синим чулком», вечно разглагольствовала о правах простых людей. «Ну а я-то кто? — размышлял Август. — Уж кто меня проще?»