Кристиан оказался вынужден последовать за ней, а Бруно, Томас и Молчан шли следом, на что священник не обратил внимание, полагая себя защищенным силой христианской империи. Громко звучал его голос, так что воробьи испуганно разлетались оттуда, где проходили проповедник и сумрачно слушавшая его принцесса.
-Идолов, которых ты поставила перед воротами замка, лучше бы тебе своей рукой повергнуть наземь. Жалкая пыль они перед очами господа Иисуса Христа, презренны, будто жабы, и Вотан, и Донар...
Некогда Кларамонда призналась Маргерии, рассказывая о тех неделях, когда она беззаконно занимала престол:
-Случалось так, что какой-нибудь мужик или купец раздражал меня своей глупостью, и уже готова я была что-нибудь приказать стражникам, но спрашивала себя: а сделала бы так моя сестрица Марго?, и - ничего не приказывала.
Теперь уж Маргерия спрашивала себя:
-А что бы сказала моя сестричка Кларамонда, если бы ей случилось опять каким-нибудь случаем проскользнуть на мой трон, и услышать такие слова, сказанные про бессмертных Богов?
-Эй, стража! Возьмите монаха и оторвите от глотки язык, который слишком много болтает.
Молчан, Бруно и Томас сразу же оказались не за двадцать шагов, а совсем рядом, опрокинули они отца Кристиана на землю, деловито разжимая челюсти.
"Но ведь я - не Кларамонда, и не по сердцу мне кровавые зрелища", - подумала между тем Маргерия.
-Только кончик языка подрежьте, чтобы хоть первое время не так много монах им пользовался, может быть, того будет довольно, чтобы избавить меня от его назойливости.
-Иисус! Иисус величайший, приди мне на помощь, защити меня от злобы языческой! Порази своим гневом этих бесопоклонников, особливо же это чудовище, эту Иезавель, что отдает им приказы!
Маргерия сделала знак, чтобы ее дружинники, не отпуская священника, ничего с ним не делали. Птички щебетали в листве, ветерок играл светлыми волосами принцессы, облако проплывало по небу, но ничего такого, чего хотел бы отец Кристиан, не происходило.
-Видишь, монах, Иисус не желает тебе помогать, - сказала Маргерия.
Тогда монах закричал так, что вспугнутая стайка снова взлетела над деревьями:
-Готов я присягнуть вашему Вотану, только отпустите меня!
-Ты оскорбил меня, а не Вотана, - с опечаленным видом ответила Маргерия, - иначе бы Вотан тут же поразил тебя молнией. Делайте что вам приказано, но все же не будьте с этим человеком слишком жестоки.
"Все же не легко для женского сердечка, по крайней мере для моего, смотреть, как железо режет живую плоть, и кровь пятнает траву" - сказала себе Маргерия, подавляя искушение испуганной ланью скрыться за деревьями, чтобы не видеть и не слышать того, что по ее слову сделают с отцом Кристианом. Едва монаха отпустили, как он с диким воем рысью устремился к границам княжества, а едва оказался за пределами владений Маргерии, обернулся и прокричал, подняв над головой крест:
-Иисус Велисяйсий, отомсти за меня язысьникам, дерзнувсим поднять руку на твоего слугу! Да поглотит огонь осисяющий тех, сьи сердца остались глухи к слову Господа!
А третьим человеком (если считать за первого мальчика, чьи слова опережали незрелый его разум), с которым судьба в тот день столкнула Маргерию, стал путник, чья одежда, слишком добротная, чтобы назвать его бродягой, больше подошла бы деревенскому кузнецу. Будто бы проникшись тем же мятежным духом, что и маленький крестьянин, этот человек, вместо того, чтобы мирно предлагать жителям Званштейна услуги своего ремесла, повсюду заводил разговоры, клонившиеся к тому, чтобы оказывать неповиновение господам, будто бы жестоким, и были его речи столь зажигательны, что крестьяне, изрядно отколотив болтуна, сдали его с рук на руки стражникам принцессы, которые и препроводили негодяя в подземелье замковой башни. Узнав об этом странном событии, решила Маргерия пойти взглянуть на безумца. Несмотря на свежезаклепанный железный ошейник, не дававший ему ни отойти от стены, ни присесть, ни лечь, а также на синяки и ссадины, оставленные на нем кулаками добрых званштейнцев, держался он гордо и независимо, и дерзкими речами встретил государыню:
-Ни единого слова не исторгнет у меня твой палач.
-Верно, потому что нет моей воли отдавать тебя палачу, и палача постоянного нет, впрочем, если бы захотела я, то заставила рассказать всё что угодно.
Незнакомец взглянул в лицо Маргерии и сказал, высокомерно усмехаясь:
-Не должно женщине вступать в дела мужчин, у бабы волос долог, да ум короток. Лучше пропасть, чем попасть под бабью власть.
-Говорят, такие же слова заставили Либушу Чешскую отказаться от власти, чего я никогда не могла понять - неужели можно такое значение придавать пустым словам?
У странного кузнеца на лице появилось такое неподдельное удивление, будто у ребенка, который в первый раз увидел выступление бродячего фокусника:
-Ужели ты тоже привержена чешскому учению?
Настал Маргерии черед дивиться:
-О каком учении говоришь?
Но незнакомец быстро понял, что ошибся, выхватив на слух то, чего Маргерия не думала вкладывать в слова, и сказал с гнусной улыбкой:
-Сытое княжье брюхо к ученью глухо. Сделает немецкий лебедь то, чего чешскому гусю не удалось, тогда отольются барону слезы крестьянина, и наступит башмак на закутанное в парчу горло.
Маргерия ничего не поняла ни про гуся, ни про лебедя, ни про башмак, только про слёзы было доступно ее разумению:
-Не туда ты забрел, проповедник, - сказала она. - Хочешь увидеть слезы - к барону Бадварду ступай, или к Агильмунду Заозерному, пожалуй, и в земли Энгельбрехта Прямое Копье можешь пойти, хотя, на мой взгляд, последний правит почти столь же мудро, как я - в моих же землях ты не найдешь людей, хоть сколь-нибудь недовольных моим правлением. Эй, стража!
Узник поднял упрямые глаза на того, кто с клещами и напильником в руках подошел к нему, но то был не палач, а кузнец, которому Маргерия повелела расклепать кольцо. Казалось, этот поступок более всего услышанного поразил странного человека, но он не сказал ничего, ожидая продолжения.
Его почти вытолкали наружу, словно он не хотел уходить. Глаза, успевшие привыкнуть к полумраку, теперь болезненно сощурились. Пока человек приглядывался к окружающему миру, Маргерия приглядывалась к нему самому, пытаясь понять, откуда он мог появиться в Званштейне. Доверяясь тому, что позже стали называть интуицией, она следовала своему первому порыву, не зная, как ей поступить:
-Иди вон туда, - она показала рукой туда, где находились владения Агильмунда Заозерного, злейшего ее врага и верного приверженца христианской церкви, - говори то, что хочешь говорить, но говори его крестьянам, не моим.
-Я послала его прямиком на сковородку, - немного погодя, сказала себе Маргерия, глядя вслед проповеднику. - Бруно, Томас, я знаю, что вы сами из крестьян. Сможете вы пойти за этим человеком и приглядеть за ним, чтобы не слишком быстро ему сняли голову?
-Супруг твой повелел нам охранять тебя...
-Генрих повелел нам во всем слушаться государыню, а не охранять... - перебил Молчан. - Если она повелела идти в землю Агильмунда, значит, в землю Агильмунда и пойдем.
-Не знаю я, что из этого выйдет, - говорила себе Маргерия, глядя вслед своим людям. - Точно бес какой-то толкнул меня начать эту игру.
* * *
Долго ли, коротко, а выпало Кларамонде выйти к земляному граду, занимавшему вершину крутого холма над широкой рекой. На другом берегу стоял на скале замок, не то угрожая, не то покровительствуя граду. Пройдя воротами с надстроенной башенкой, Кларамонда оказалась посреди многочисленных лавок, лотков, ломившихся от мяса, зерна и птицы, ремесленников, предлагавших каждому, кто хотел, свой товар - недавно сработанные уздечки, седла, прочные щиты, мимо корчмарей, зазывавших прохожих. Народ здесь любил одежды яркие, чистые, в глазах рябило от рубах, крашеных в белый, зеленый, желтый, красный, синий цвета. Кларамонда услышала, как ее окликнули: