— Что ты предлагаешь? — спросил он, продолжая грести в сторону поросшего деревьями берега.
Улыбка, словно приклеилась к лицу Аделии и не хотела с него исчезать.
— Соберёшь свой чемодан, сядешь в поезд, а дальше, как знаешь.
— Что дальше?
— Сообщишь в Центр, что меня на первом же свидании забрали в гестапо…
— Дальше?
— Я поеду к Альфреду одна.
— Дальше?
— А дальше тебя не касается!
— Ошибаешься. Не ты эту операцию задумала, не тебе её отменять. За нами стоит большое количество людей. Каждый наш шаг контролируется. Хочешь предать родину? Тогда я первый расстреляю тебя!
— Стреляй, — всё с той же улыбкой предложила она.
Франц бросил вёсла. Такого поворота событий он не ожидал. Чёртова улыбка выражала больше решительности, чем произнесённые слова. Глупо было сейчас взывать к совести агента Аделии Шранц. Говорить о долге перед народом, партией, страной! Неужели в неё снова вселилось любовное безумие? Франц всегда опасался эмоционально неуравновешенных натур. Слава богу, в разведке их практически не было. Поэтому следовало взять себя в руки и логически доказать Аделии, что она не имеет права поступать, как хочется её сердцу.
— Мне исчезать некуда. Тебя расколют за пять минут. Меня поймают. Удастся избежать гестапо, нарвусь на пулю от своих. Предателей нигде не ценят. Нужно было отказываться в Москве, а не здесь, и не сейчас.
— Меня бы расстреляли…
— А так за компанию расстреляют и меня. Спасибо за заботу. Пойми, Аделия, мы с тобой не охотники, а жертвы. Я, потому что заигрался в вольную жизнь, а ты заигралась в любовь. Поэтому мы вместе. У нас есть ничтожная возможность физически выжить, при этом принеся пользу своей стране, где каждый день погибают на фронте десятки тысяч человек.
— Мы им ничем не поможем… — на этот раз улыбка исчезла с её губ.
Даже после десяти лет, проведенных в Белморлаге, она оставалась советским человеком. Войну, как таковую, не видела. Лагерь был настолько удален от материка, что никакие внешние события не вторгались в его жалкое существование. Подвоз продуктов окончательно прекратился к зиме 1941 года. Выживали только благодаря поморам, которых отпускали на охоту. А с весны перешли на рыбу. Начальство на семгу, а заключенные на селедку и треску.
Первые сводки с фронтов и голос Левитана из радиоточки Аделия услышала в кабинете следователя, где велась её психологическая обработка перед засылкой в Германию. Тогда и вспомнила слова Лиды Померанец: «На воле сейчас хуже, чем здесь».
— У меня есть план, чтобы избавить вас от себя, — продолжил Франц — ты договариваешься с Альфредом, и мы устраиваем аварию. Ты остаешься жива, а я якобы сгораю в машине. После чего Альфред помогает мне перебраться в Швейцарию. Дальше поступай, как знаешь.
— Альфред согласится?
— Если всё еще любит, то с удовольствием. Только организацию возьму в свои руки, чтобы по-настоящему не грохнули.
— А что доложишь Центру?
— Мертвые не докладывают.
— А как же война? Долг? Родина?
— Мой последний долг — внедрить агента «Литораль» — Аделию Шранц в гитлеровскую элиту. Его я выполню. Центр знает, что послал меня на смерть. Значит, всё по правилам.
— Мне-то как дальше?
— Если выживешь, они тебя сами найдут. Только не советую сдавать меня. Погиб, и точка.
— Решил отсидеться в Швейцарии?
— Заслужил.
Этот диалог разительно отличался от тех разговоров, которые велись с ней в кабинетах под неусыпными взглядами портретов то Дзержинского, то Сталина. В них упор делался на долг перед коммунистической родиной, перед советским народом. Там никто не думал о себе, о личном благополучии, твердили только о решительной схватке с врагом. Во всяком случае, так казалось Аделии. А Франц не скрывает, что разведка — всего лишь опасная работа.
— А что будешь делать, когда закончится война?
— Надеюсь прожить другую жизнь.
— Понимаю…
Аделия снова вспомнила Лиду Померанец. Та учила её, как надо выживать. «Если оказалась в лагере, представь, что тебе доверили роль осужденной. Ты должна сыграть её как можно правдивее и честнее. Это не ты совершаешь гнусные неправедные поступки, без которых не выжить, а то другое твоё “я”, которое сейчас стало заключённой. Тебе не нужно переживать, страдать, мучиться. Пусть то, другое твоё “я”, доказывает окружающим, как ты здорово притворяешься. Когда тебя насиловали, нужно было не орать и биться в истерике, а помнить, что есть еще одно “я”, остающееся чистым и нетронутым. А роль изнасилованной играть со страстью, с удовольствием от того, что она тебе удается. Тогда ничего трагического не ощутила бы. И кровью не залилась бы…»