Тадоль- па снял с фарона лучемет и приготовил его к бою. Может быть, к последнему, подумал он, разглядывая оружие. Оно было непривычным для рук: низшим запрещалось иметь даже простые ножи, а также другие «колющие и режущие предметы», как широко извещалось во всех уставоположениях. Однако Тадоль-па легко разобрался в назначении переключателей, перевел лучемет на ближний бой и приготовился к броску из кабины. Расчет строился на внезапности, на немыслимости для фаронов совершаемого баянном.
Кабина лифта мягко вошла в приемное устройство, раздвинулись дверцы, но пронзать лучом в вестибюле было некого: на маленьком столике валялась перевернутая фуражка, лоснившаяся от жира своим белым нутром, и витал специфический запах гигиенических кремов. Тадоль-па вышел из кабины, огляделся. Две распахнутые бронированные двери — одна против другой — вели в помещения станции. Слева — тишина, справа — непонятный гул голосов. Тадоль-па настроился на биопередатчик мыслей какого-то цузара и его глазами увидел груду денег на большом блюде лендлива. Азартная игра дошла до того пика, когда на лендлив бросалась вся наличность, чтобы отыграться и враз разбогатеть или окончательно разориться. На финальный размет собрались все цузары, оставив свои места за пультами надзора.
«Скоро пересмена. Хватит», — заметил кто-то благоразумно, но его слова потонули в хоре возбужденных голосов.
«Ставлю своего химика Масли!»
«Облезешь, пока дождешься от него пользы. А то как с Тадоль-па: провозишься два десятка лет, а он окажется пустым».
«А ты провел его в утилизатор?»
«Куда он денется? Расщепили уже, наверное».
Дальше рисковать было нельзя. Тадоль-па шагнул за порог второй двери и, уже перед тем как захлопнуть ее за собой, увидел недоуменно-испуганное лицо какого-то цузара, немо раскрывшего рот.
Через несколько мгновений раздались вопли, посыпались удары в дверь. Тадоль-па не обращал внимания. Он лучеметом срезал рычаг обратной подачи задвижки на случай, если у кселензов имеется какой-нибудь привод замка, и пошел оглядывать станцию надзора за мыслями, чтобы с ее помощью провести дерзко задуманную операцию.
Цузары были высокопоставленной прослойкой господствующей касты кселензов, порожденной Новым Порядком. Когда-то, в доисторические времена, в цузары шли презираемые всеми соглядатаи и доносчики, служившие каждому, кто захватывал власть. По мере развития цивилизации им доверяли следить за тем, кто что говорил или писал, а после тотального вживления в мозги микропередатчиков мыслей цузары стали обеспечивать единомыслие общества и безопасность господствующей касты.
На множестве экранов станции надзора Тадоль-па видел — текла обычная жизнь города. После ночных работ брели по улицам изнуренные скуды, сходились к спальным сотам; от раздаточных автоматов получали свертки с ужином, вяло съедали их содержимое, дожидаясь, когда транспортер выдвинет спальный короб, а затем быстро сбрасывали верхнюю одежду, ложились в короб и, прикрытые крышкой, уплывали в чрево спальных сот, где управляемые автоматикой штабелеры рассортировывали коробы по свободным ячейкам. Какие-то мгновения на экране отражались шевеления рабов и прекращались, когда в короб поступала порция усыпляющего газа. Инжеры и баянны, в отличие от скудов, пользовались привилегиями: вместо спальных коробов имели комнатки и засыпали не от дурманящего газа, а с помощью трансляторов снов. В этих снах они были свободными и счастливыми, совершали путешествия во времени и пространстве, любили красивых женщин, а женщины — крепких мужчин, рисковали жизнью ради спасения кселензов, пользовались за это их расположением, прекрасно отдыхали и в определенный час просыпались от смонтированного в видеосон сигнала пробудки, чтобы продолжить свое служение высшей расе уже наяву. После торопливых умываний и уборки спальни они спешили в питатели, а оттуда, дожевывая прихваченные с собой куски, расходились по местам службы, и на экранах возникали картины работы транспортных сетей, всевозможных автоматов обеспечения жизнедеятельности города, научных лабораторий систерии.
… В дверь усилились удары, надсадно заверещал какой-то сигнал вызова на связь. Надо было торопиться, и Тадоль-па сел в ближайшее кресло за пульт.
Для ученого разобраться в механизме, надзора не составляло труда. На панелях пультов, на креслах валялись сетчатые металлические шлемы — понятно, надо надеть шлем на голову. Надел. Перед глазами — десятки экранов, по которым транслируется личная жизнь поднадзорных кселян, а в уголке экрана светятся их индивидуальные номера. Тадоль-па набрал на клавиатуре пульта номер Кари, и на экране перед ним появился пешеходный тоннель, по которому шла Кари, а в уголке экрана светилась непонятная буква «П».
«А что это означает? Почему «П»? — заметался обеспокоенный взгляд Тадоль-па по панели пульта. Увидел кнопку с буквой «П», утопил ее — и тут же на экране появилось изображение его комнаты с двумя валяющимися на полу и на кровати фаронами. Изображение продержалось какое-то мгновение, прервалось и вновь стало воспроизводиться… Значит, Кари была у него, видела фаронов, а электронный механизм станции надзора отфильтровал опасное для кселензов видение и ввел его в память. Поэтому и стоит буква «П», понял Тадоль-па и содрогнулся, представив, что было бы, если бы не он сидел сейчас за пультом.
На подлокотниках кресла, в том месте, куда ложатся ладони, торчали два подвижных рычажка. Тадоль-па взялся за один из них, и тут же на экране высветилось кольцо с крестиком по центру. Предположение, что этот экран, шлем и ручки на подлокотниках были установкой диктата, подтвердилось после того, как Тадоль-па притронулся ко второй ручке: он как бы переместился в Кари, ощутил шероховатость мозоля на мизинце левой ступни, приятное тепло, разлившееся по молодому телу от быстрой ходьбы, услышал легкомысленную песенку, которую она напевала с наигранной беспечностью, стараясь скрыть то, к чему возвращались ее мысли на самом деле.
«Кари, я взял тебя под надзор, -сказал Тадоль-па, и женщина остановилась, замерла, выжидающе уставясь взглядом в стену. — Не бойся ничего, это я — Тадоль-па».
«Я не боюсь… Где ты?»
«В станции надзора за мыслями».
Кари подняла взгляд под купол города и непонимающе следила за устремившейся туда крошечной капелькой лифта.
«А как ты оказался там?»
«Захватил».
С лица Кари постепенно сходило выражение испуга и непонимания.
«Как захватил?»
«Долго рассказывать, а у нас нет времени».
«Тебя должны были психотрепанировать, я знаю… Я прибежала, чтобы увести тебя, а там… Ты герой, Тадоль-па! Я всегда восхищалась тобой. Ты, ты…»
«Успокойся, Кари. Я не герой, — я смертник. А смертникам терять нечего».
«Не думай так. Если станция в наших руках, мы разнесем их. Я тоже взяла парализатор…»
«А записи?… Я оставил тебе в лестничном тайнике».
«Взяла».
«Тогда иди во дворец».
«Понимаю, там лифты…»
«Тебе ничего больше не надо понимать, — жестко сказал Тадоль-па. — Возьми себя в руки!»
«Прости меня».
«Обезмыслься. Иди в приемную ле-Трава. Ты там мне нужна».
Кари кивнула и, приученно склонив голову, направилась в сторону дворца. Разговор больше не возобновлялся. Тадоль-па вел Кари.
У входа во дворец Кари остановил фарон, оглядел похотливым взглядом и мысленно проговорил с издевкой:
«К кому? Таких, как ты, только что выпроводили».
«Есть важное сообщение для Верховного», — ответила Кари, глядя на фарона скромно, но в то же время строго. «Говори»,
Дольше Тадоль-па не мог рисковать, и, когда лицо фарона попало в круг на экране, он надавил на рычажок под рукой с надписью «переброс». Раздался щелчок, и на экране появилась Кари, отображенная взглядом фарона. Она смиренно объясняла, почему не имеет права охраннику сказать то, что положено знать только Верховному кселензу ле-Траву. Тадоль-па нашел рычажок «диктата» и, ощутив, как замер в ожидании фарон, подумал, что надо бы отвести его взгляд в сторону, — и фарон отвернулся от Кари, уставился на проходящих мимо ученых. Кари проскользнула в покои мимо отвернувшегося фарона, но тут же столкнулась с выскочившим из отсека охраны полковником фаронов Гюпеем. Он схватил ее за руку: «Кто такая? Почему во дворце? Объясняй!»