— Я старею, — всхлипывала Хелис, — многие считают меня уродиной. Мне тяжело зарабатывать с такой внешностью. На что мне такая внешность, на что мне эта болезнь? Почему другие красивы и молоды? Почему я такая несчастная?
А Монтан думал о том, зачем покинул обитель. Чем больше проходило времени, тем сильнее он сожалел о содеянном.
— Я многое видел, — произнёс он, — мир полон страданий. Ты не одна такая. Время летит, молодость проходит, наступает немощь. Таков естественный цикл. Каждый сталкивается с этим, каждый страдает. Это неизбежно. Не отчаивайся, в тебе есть то, чего нет во многих, кого я встречал. В тебе есть доброта. Она делает людей лучше, не столь мерзкими, не столь безнадёжными.
— То есть, ты меня считаешь не столь мерзкой? — куртизанка вытирала платком слёзы. — Вот так похвала!
— Когда-то я испытывал к людям только отвращение или равнодушие, но в последнее время часто вижу в них хорошее. И в том числе, это твоя заслуга и заслуга Манриха, и Нефсефея — тех, кто стал мне друга.
Вечерело. К повозке Монтана направлялись вооружённые люди. Пять человек в серых монашеских одеяниях, а один — в белом сюрко с золотым глазом на груди. С ними шёл солдат, с которым повздорил юноша.
— Вот он, — ткнул пальцем солдат. — Клянусь Хошедаром, это колдун. Истинно говорю, он на моего друга порчу навёл.
Человек в белом смерил Монтана взглядом.
— Этот человек заявляет, якобы ты с помощью демонической силы навёл порчу на солдата, от чего тот скончался, — произнёс он. — Помимо этого, ты промышляешь шарлатанством, обманывая людей. А потому ты арестован и должен будешь предстать перед судом апологетов.
— Святой отец, — вступился Манрих, — это недоразумение. Сей добрый юноша ничего такого не делал.
У Монтана же в голове возникла идея.
— Оставь, — остановил он Манриха, а потом обратился к человеку в белом: — Я действительно прикончил того солдата и могу убить любого из вас. Я пройду с тобой, но лишь затем, чтобы ты доложил обо мне королю.
— Взять его! — скомандовал мобад. — Ишь чего захотел! Завтра же поутру предстанешь перед судом и будешь повешен за свои дерзости.
Монахи связали Монтану руки и повели к лагерю ордена, находящегося недалеко от замка, где обосновался король. Снова предстояло столкнуться с апологетами. Первый раз это произошло в Мегерии, когда Монтана хотели судить за ересь. Тогда он убил своих пленителей, сейчас же он не собирался этого делать — замысел был иным.
В лагере монашеского ордена рядком стояли обрешечённые повозки с ожидающими суда заключёнными. Те с интересом смотрели на молодого человека, которого вели к самой дальней, пустой клети.
Монтана затолкали внутрь, и монах повернул в замке ключ. Но не успел он отойти, как с рук юноши спали верёвки, замок открылся, рассыпались петли и тяжёлая, решётчатая дверь отвалилась, с грохотом рухнув на землю. Монах медленно обернулся и застыл, скованный суеверным страхом, в глубоком недоумении наблюдая, как Монтан вышел из клетки. Окружающие на миг остолбенели, а потом… «Демон! Колдун!» — заголосили люди. Кто-то бросился прочь, другие начали читать молитву. Несколько копья тут же уставились в Монтана, а тот, не обращая внимания на суету вокруг, подошёл к бледному от страха мобаду, сопровождавшему его. Бедняга стоял, разинув рот, не в силах пошевелиться.
— Ты доложишь обо мне королю, а я в награду тебя не убью, — произнёс Монатан.
Мобад попятился, бормоча слова из Книги Истины.
— Не с места, — кричали монахи, окружая юношу, и острия копий приблизились к самому его лицу.
— Отойдите, — сказал Монтан. — Мне не нужны ваши жизни.
Затрещало копьё одного из монахов, и переломилось пополам, а Монтан прошёл мимо ошарашенных стражников, и как ни в чём не бывало, уселся у ближайшего костра. Мобад, торопливо скрылся из виду, а монахи обступили Монтана на почтительном расстоянии, держа наготове оружие.
Монтан наблюдал, как пляшет пламя. Чёрные брёвна задумчиво трещали, и хоровод искр улетал в безоблачное ночное небо, превращаясь в звёзды. Монтана окружали вооружённые люди, и стоило им проявить хоть капельку храбрости, пришлось бы туго. Против толпы монахов с копьями он был бессилен, но роль следовало играть до конца. Монтан старался обрести покой, но сердце билось сильнее обычного, и мысли взбудоражено метались в мозгу. Он тоже боялся, как и эти монахи. Многое стояло на кону, самое большее из которого — жизнь. Монтан не хотел с ней расставаться, пусть и осознавал её бесцельность и бессмысленность. Им уже давно владели иррациональные желания.