— На самом деле, наш народ считает вас дикими и необразованными, — проговорила девушка, когда Йэрйан закончил колдовать над ржавой железякой, которая оказалась фрагментом украшения, — кто-то даже думает, что ваш народ глупее нашего, но по тебе вижу, что это не так. У тебя пытливый ум, но его надо полировать, как старую золотую монету, найденную в земле — так говорит отец.
Лийлнэ повела Берта осматривать другие развалины.
— Я бы хотел остаться с вами, — признался Берт, — у меня есть дом там, за горами, но он теперь не мой. У меня есть жена и ребёнок, но они теперь принадлежат другому. Хоть вы и чужой народ, но приютили меня и выходили. Не знаю, что делать дальше. Видения требуют идти к замку на краю земли, но я и так слишком долго странствую. В пути поджидает много тягот и бед, я там сгину. Не хочу идти на верную смерть.
— Если суждено, всё выдержишь, — сказала Лийлнэ, — ведь в тебе частица Неба. Так что ничего не бойся. Мы не торопим тебя и не гоним. Уйдёшь, как почувствуешь, что должен это сделать. Тебе нужно размышлять об этом и спрашивать Небо. Знаешь, это место особое. Тут полезно побыть одному — хорошие мысли приходят в голову. Если духи гор тебя примут, расскажут многое. А я пойду пока к отцу.
Берт не хотел оставаться один, но решил не возражать. Он пошёл дальше по тропе, пробираясь между кустарником и останками древних сооружений. Отсюда открывался чудесный вид, и Берт, усевшись на край уступа, который почти отвесно уходил вниз, стал наслаждаться величественным покоем горных массивов. Он думал о том, что делать дальше, а в голове вновь немым укором возникли образы людей, которых он предал. Они проплывали одно за другим, они казнили его своим присутствием. Берт понимал, что никогда не узнает о дальнейшей судьбе Малого и Фальки, которых он по глупости сдал дельцам в Дрёвише, а ещё понимал, что этого никогда себя не простит. Берт вспомнил здоровяка Эда — его смерть тоже лежала тяжким бременем на душе. Берт продолжал жить, его друзья — больше нет. Вина сдавливала горло тугой петлёй — вина, от которой не спрятаться.
Мысли долго крутились вокруг покинутых спутников, а потом незаметно канули в пустоту. Вина больше не глодала, мысли пропали из головы, да и сам Берт словно перестал существовать, словно растворился в окружающей природе. Он летел над горами прямо в Небо — чистое, синее, всеведущее и всепрощающее, частью которого он теперь стал, и часть которого была в нём.
Взгляд, бесцельно блуждая среди скал, зацепился за небольшой, ничем не примечательный булыжник, что мирно покоился на краю обрыва. И тут Берт отчётливо увидел, как камень этот начал медленно подниматься вверх, на миг завис в воздухе, а потом упал в обрыв. Этот тут же привело парня в чувства, вырвав из уютной прострации. Ошарашенный он долго не мог пошевелиться; панический страх схватил когтистой лапой, вогнав в ступор. Лийлнэ говорила, здесь живут духи, и происшедшее, без сомнения, являлось знаком от них. Но что они хотели сказать? Они гневались? Гнали прочь чужака?
Берт вскочил на ноги и, нервно оглядываясь, побежал прочь.
Глава 30 Феокрит III
Первые лучи карабкающегося по небосводу светила выбрались из-за горизонта, предвещая очередной утомительный день и изнурительную жару. Феокрит вылез из палатки и потянулся, разминая затёкшие конечности.
Нэосские наёмники вместе с остальной армией герцога Редмундского расположились лагерем на южном склоне обширного холма, покрытого редким лесом. Солдатские палатки заполонили всё видимое пространство от подножья до самой вершины, на которой обустроили свои шатры герцоги Редмундский и Вальдийский и их ближайшие подданные.
Лагерь оживал. Солдаты недовольные и заспанные покидали свои хлипкие убежища, зевая, ругаясь и готовясь к очередному муторному дню.
А к палатке, где жил Феокрит, уже шли капитан Леон и бригадир Маркус. Феокрит знал, зачем они здесь. Появление Маркуса — этого рослого вояки с квадратной, будто камнем пришибленной и вечно недовольной физиономией — никогда не предвещало ничего хорошего. А сегодня — и подавно. Но Феокрит только улыбался про себя, предвкушая беснования бригадира.
Маркус кипел от гнева, его угловатое лицо было столь красным, что, казалось, готово воспламениться.
— Строиться! — крикнул он, и солдаты — все семь человек, которые остались от деки, — как ошпаренные выскочили на улицу и встали в шеренгу.