Глава 4 Берт II
Последний перевал остался позади, и дорога, кривым серпантином поползла вниз, туда, где лесным массивом зеленели равнины, по которым так соскучились усталые путники. Для каждого из них эти горы стали воплощением смерти, каждый похоронил частицу себя там, среди безжалостных, холодных глыб, скребущих небесную простыню гордыми пиками вершин. Берт часто вспоминал путь на рудник: перед глазами снова и снова вставали сгорбленные безвольные спины бредущих на медленную гибель каторжников, а звон цепей, навечно засевший в голове похоронной музыкой, до сих пор резал уши, будто наяву. Мысли о чудовищном обвале, унёсшем жизни десятков заключённых, тоже не давали покоя: всю дорогу Берт боялся повторения того кошмара, но на сей раз Всевидящий миловал.
Обратный путь оказался легче. Не обременяло железо цепей, оковы не натирали запястья и лодыжки, конвоиры не гнали плетьми. Компания шла не торопясь. Конечно, все жаждали поскорее убраться из смертоносных скал, но не все имели достаточно сил для длительных переходов, а потому на отдых останавливались часто. Берту понадобилось два дня на то, чтобы окрепнуть, но и после этого он временами ощущала головокружение и быстро утомлялся. Остальных пережитые невзгоды и болезнь тоже изрядно вымотали.
Вопреки общим опасениям проблем на пути почти не встречали. На горном тракте больше не было конных разъездов, отлавливавших беглецов. Лишь один раз, под вечер, когда компания устроилась на ночлег в низине в придорожном лесу, мимо проскакала группа всадников. Путники так и не узнали, кто это был: затаились в зарослях, боясь шевельнуться и высунуться из укрытия, молились богам, какого кто знал. Всадники ехали в полном молчании, ехали быстро, и по одному этому можно было понять, что под ними не лошади, а хорошо приспособленные для передвижения по горам верховые животные, какие имелись только у тёмных. После того случая стало ещё страшнее, особенно на лысых перевалах, где горстка беглецов могла оказаться лёгкой добычей для солдат или бандитов.
Впрочем, путники теперь тоже не были беззащитными: фальшионы и ножи болтались на поясах мужчин, а тела защищали толстые стёганки, снятые с убитых солдат, даже Фалька имела при себе кинжал. Берт, Одди и Малой несли каждый по луку и колчану стрел, а здоровяк Эд поверх мешка с припасами, взвалил круглый щит и топорик на длинной рукоятке. «Пригодится», — уверял он.
Когда внизу показалась долина, сердца беглецов наполнились радостью. Даже Эд, который за время пребывания в сожжённом лагере начал впадать в астеническое состояние, вновь повеселел, став прежним собой, и опять зазвучали его шутки, сдобренные богатырским хохотом. Берту они всегда казались дурацкими, но сейчас он искренне им радовался, ведь это был знак того, что товарищ приходил в норму.
— Дом, — улыбался Эд. — вот и пришли. Встречай нас, земля родная. «Не перемололи нас шахты, не съели нас горы, свободные вернёмся на наши просторы», — напел он старую каторжную песню.
Здоровяк Эд по его же рассказам, родился в Хирдсбурге и прожил там всю жизнь, трудился то на мельнице, то на каменоломне, да и на других тяжёлых работах довелось батрачить. Поэтому на руднике ему приходилось не так туго, как некоторым арестантам, вроде Берта. Но не только честным трудом занимался здоровяк — на том и погорел, ибо к воровскому делу таланта у него не оказалось, и об этом теперь напоминали обрубки ушей, прикрытые отросшей шевелюрой.
— Хочешь домой вернуться? — спросил Берт
— Хочу. Очень хочу, а нельзя. Все меня там знаю, чем я промышлял и за что влип, да и третий глаз выдаст.
Берт усмехнулся. Так Эд называл клеймо, что шрамом каторжной отметины рубцевалось на лбу. Все пятеро повязали голову полосками ткани, но не догадаться, что под ними прячется, мог человек только бестолковый или несведущий.
Лишь Одди всю дорогу молчал, изъяснялся только по делу и всегда кратко. Никто не знал, кто он и откуда, а любые расспросы заканчивались ничем. Берта и самого это напрягало, появилось раздражение на тощего молчаливого каторжника. Теперь Берт тоже считал, что Одди должен покинуть компанию, но высказывать свои мысли не торопился, не желая отрекаться от произнесённых ранее слов. Вот только чувствовал себя молодой охотник неспокойно: неуютный человек был этот Одди, подозрительный.
В горах было прохладно, особенно на перевалах, где свирепствовал ветер. Ночами температура падала, путники кутались в одежду и укрывались ветвями, но всё равно мёрзли. А вот на последнем спуске стало ощутимо теплее, и вскоре пришлось скинуть чепчики, плащи, и толстые стёганки, промокшие от пота.