— Тяжело далась победа, — Ардван потёр пальцами лоб.
Граф сидел на лежанке, облачённый в парчовую котту и тонкие красные шоссы, хотел по-прежнему казаться властным и строгим, но выглядел он жалко: лицо, покрытое недельной щетиной, постарело лет на десять, щёки осунулись, всклокоченные волосы, что за два дня стали совсем седыми, торчали во все стороны. Левую ногу граф держал распрямлённой из-за болей в колене, а на правой руке средний палец фиксировала деревяшка.
Остальные расположились за большим раскладным столом, установленным в центре шатра.
— Герцог-еретик повержен, и нам открыты все пути, — заявил сэр Лефмер.
— Вот только у нас нет сил брать города и замки, — возразил сэр Ньял. — Они запрут ворота, и мы останемся с носом. Узнав о поражении герцогов и о судьбе пленных, еретики будут сопротивляться до конца. Вряд ли у нас получится вернуть южные земли в этом году. Даже если дойдём до побережья, разграбим по пути деревни и возьмём пару мелких крепостей, это не заставит их подчиниться. А скоро осень — армию надо возвращаться домой.
— Толково рассуждаешь, сэр Ньял, — тяжело вздохнул Ардван, — я сам много думал об этом. Всё так. Победа наша бессмысленна.
Граф чувствовал отчаяние и усталость. Столько всего приходилось просчитывать, держать в своих руках столько нитей! А нити рвались, мир вокруг распадался, не поддаваясь контролю. Обстоятельства сгибали в дугу, потери ранили сердце.
— Милорд, — обратился к нему Ишвард, — могу сказать за себя и своих людей: воевать дальше мы не имеем желания.
— Именно так, — кивнул Гаральд, — и мы.
Коленопреклонённые баронов Рамбрехта и Балдреда так же выразили намерение покинуть войско, заявив, что имеют право отправиться домой и похоронить сеньоров. Ардван нахмурился, но ничего не сказал. Хотел ли он остановить их? Нет, ему было всё равно. Силы уходили, труднее становилось было бразды правления и хранить видимый авторитет, будучи разбитым физически и морально.
— Если прикажешь, я с остатками дружины снова пойду в бой, — заявил сэр Ньял, — но дела наши действительно плохи.
— Вы, сэры, хотите отвернуться от Господа и короля? — проговорил барон Тунберт, который молчал всё это время, откинувшись на стуле. — Это предательство. Как вы можете так поступать? Вы будете изгнаны прочь от очей Всевидящего. Долг каждого честного воина-хошедарианца драться за короля и веру.
Ардван с удивлением посмотрел на толстого барона. Такие речи больше подходили ныне покойному Балдреду, в устах же Тунберта, привыкшего не в последнюю очередь печься о собственных интересах и комфорте, слова сии звучали странно и даже нелепо.
— Удивлён слышать от вас это, барон, — произнёс Ардван, пристально изучая подданного, — помниться, вы одним из первых рвались домой, и дела церкви вас не сильно заботили.
— Мои помыслы были греховны, я исповедался и покаялся в них.
Ардван так и застыл, вытаращившись на Тунберта. Вспомнился разговор с апологетом Арьябурзином. Тогда граф подумал, что апологету наушничает казначей. Последняя личная беседа с бароном Балдредом далась тяжело им обоим. Обвинения задели барона до глубины души. Сейчас же Ардвана, как гром среди ясного неба, поразило внезапное откровение: Балдред не занимался доносами, этот человек, за многие годы доказавший свою преданность, ни за что бы так не поступил. Ардван оскорбил его, а извиняться теперь было не перед кем — мёртвым не нужны извинения.
А Барон Тунберт… В этом человеке зрела обида. Обида толкает людей на разное…
Ардван опустил взгляд в пол и долго так сидел, не в силах проговорить ни слова. «Старый дурень», — в мыслях ругал он самого себя.
— Милорд? — осторожно окликнул его сэр Ньял, Ардван посмотрел на капитана безучастным, ничего не выражающим взглядом, затем снова уставился на Тунберта.
— Вот, значит, как, барон, — проговорил граф тихо. — Что ж, твои слова мне открыли глаза. Долг, говоришь?
— Я не понимаю, о чём вы, — насупился Тунберт.
— О чём я? Ты знаешь о чём. Впрочем, это сейчас не важно. Все свободны, — Ардван махнул рукой, а потом, подперев голову кулаком, продолжил таращиться в матерчатый пол шатра. Боль подступила колючим комом и сжатыми зубами. Как мало осталось друзей, как много вокруг зрело лжи, лицемерия и предательства!
Люди поднялись и один за другим покинули шатёр, Тунберта слуги унесли на носилках. Ардван остался. Долго сидел, морща лоб. Духота донимала, и Ардван вышел на улицу в тысячеголосый гам и разлагающуюся вонь походного лагеря. Здесь ещё сильнее пахло смертью, ещё отчётливее резали слух стенания раненых. А солнце беспощадным ослепительным пятном выжигало ультрамарин неба, оставляя на его месте выцветшее полотно, испещрённое редкими кляксами облаков.