— Тут жить не сможем, — заключил Берт после осмотра пепелища, — развалины одни. Пошли отсюда.
Малого же не смутила жестокая картина пожарища, он с любопытством рассматривал обгоревшие тела и лишь пожал плечами, услышав слова старшего товарища.
На обратном пути юнец опять начал приставать к Берту с просьбой научить стрелять. Берт ещё в горах обещал, но пока было не до этого.
— Тоже хочу уметь охотиться, — говорил Малой, — и бошку прострелить, если кто поперёк дороги встанет.
«Далеко пойдёт, — подумал Берт, — лихой парень, всё нипочём».
— Обязательно, — ответил он. — Вот вернёмся, сделаю мишень, попрактикуешься. Только надо каждый день упражняться. Да и то, знаешь: одно дело по мишени стрелять, другое — когда в тебя самого целятся. Тогда всё иначе. Надо, чтобы руки сами знали, что делать.
— Каждый день буду упражняться, увидишь! На самом деле, я хочу примкнуть к армии Бадагара Трёхпалого. Он собирает войско, чтобы пойти на сеньоров, и я тоже хочу.
— Откуда ж ты такое знаешь? — подивился Берт осведомлённости и рвению юнца.
— Слышал, что другие говорят, — уклончиво ответил тот. — Ну так как, научишь?
Берт кивнул. У каждого был свой путь. Здоровяк Эд с Фалькой хотели устроиться в тихом месте подальше от проблем и жить семьёй, Малой желал вступить в ряды мятежников и драться, как он считал, за правое дело. К чему стремился Одди, один Всевидящий ведал, но и у этого молчуна имелась цель — по глазам было видно. Берт же не знал, чего хочет, не знал и своей дороги, уготованной ему судьбой или высшими силами. Видения не говорили ничего конкретного, да и не возникали они больше после того, как парень отключился на пять дней. Печаль навалилась, тяжёлая и грузная, ведь не было пути, да и дома не было — у молодого охотника не осталось ничего в этом мире, и тщетно его думы колотились о закрытые двери будущего. Малой ещё что-то спрашивал, но Берт погрузился в себя, отвечал нехотя и односложно, не вникая в суть.
Продираясь через заросли к месту стоянки, Берт услышал всхлипы. Молодые люди переглянулись и поспешили на звук. Когда увидели плачущую Фальку, склонившуюся на Эдом, стало ясно, какая беда нагрянула во время их с Малым отсутствия. Здоровяк лежал на траве и хрипел, зажимая широченной ладонью шею, из которой норовил вырваться на свободу алый фонтанчик. На рубахе расплывалось несколько кровавых пятен.
— Что произошло? — Берт ошалело смотрел то на Эда, то на Фальку, которая непрестанно всхлипывала и растирала окровавленной рукой по лицу слёзы и сопли.
— Одди, — простонала она сквозь рыдания, — Он пырнул Эда ножом… он всё забрал… пищу, оружие.
— Где он?
— Ушёл. Туда, — она показала пальцем на север.
У Берта всё внутри похолодело. Когда до него дошли слова убитой горем девушки, отчаяние, будто лезвием, разрезало его от макушки до пят. Одди — человек, которого Берт защищал и выгораживал, поступил так подло! И подлость эта была неизмерима людскими понятиями, неосмыслима в привычных категориях. «Это я виноват! — вспыхнуло в голове парня. — Бесы б меня драли!»
Берт снял лук и, не помня себя от гнева, рванул вслед за вором и убийцей, одержимый одним желанием — исправить ошибку, отплатить сторицей, положить конец существованию этого мерзкого человечишки, что принёс столь непостижимое зло. А к горлу подступали слёзы. Здоровяк Эд — этот добродушный верзила с дурацкими прибаутками — кому он сделал чего плохого? После всего, что они пережили вместе, Берт мог бы назвать его своим другом. Было больно, было нестерпимо жалко Эда. Хотелось разорвать на части того, кто сотворил такое. Стрела, готовая убить предателя, лежала в тетиве.
Но бег не приближал цели, сосны толпились вокруг и прятали от правосудия подлеца. Берт продирался через бурелом и кустарник, уходя всё глубже в чащу, всё дальше от места стоянки, пока не понял, что уже не найдёт Одди. Сгущались сумерки, солнце упало за горизонт, и лес посерел, утратив краски. И тогда ярость сменилась страхом. Этот жуткий человек мог быть совсем рядом, поджидать за ближайшим деревом, готовый выпустить стрелу прямо в сердце молодого охотника. Одди убьёт, не моргнув глазом, Одди — зверь, у которого нет ни жалости, ни угрызений совести. И Берт остановился, озираясь по сторонам, вслушиваясь в звуки засыпающих сосен.