Ардван же всё больше проводил времени наедине с собой. Каждый день, когда выдавалось свободные часы, он уезжал из лагеря и на берегу речушки, что текла в роще неподалёку, находил укромное место под сенью разлапых осин и предавался раздумьям, созерцая бегущий в неведомую даль поток. Сюда не долетал трупный ветер, как не долетали стоны раненых и жадное карканье ворон. Шелест ветвей, зелень высокой прибрежной травы и переливы журчащих вод, вплетаемые в многоголосицу птичьих трелей, приносили успокоение.
Ардван думал о многом: о долге, о словах пленного барона-еретика Бертрама, о собственной вере и выбранном пути. Граф устал, жизнь наваливалась на пожилого лорда бременем нескончаемой череды забот и потерь, давила глыбой тяжкого выбора, которую он не мог столкнуть с места. Хотелось покоя, хотелось уйти далеко-далеко от бед, суеты и невзгод и дожить остаток дней в беспечном, отстранённом от мирских забот безразличии.
У всех, кто вёл войско — короля, дастура Бахрама, герцог Фритландского — имелись свои интересы, ради которого и затевалась сей поход, Ардван же пытался отыскать каплю божественного проведения во всей этой кутерьме. Но не мог: здесь не было ничего священного, война нужна кому-то, но только не ему. Для Ардвана поход стал жертвой, принесённой на алтарь чужих амбиций — жертвой напрасной и невосполнимой. А Всевидящий носился бестелесным духом над бездной людских перипетий, до которых Ему, словно не было никакого дела. Он позволял жить всем: хошедарианцам, еретикам-гараитам, варварам-язычникам, позволял им воевать за Собственную персону, посмеиваясь над безумием нелюбимых детей, будто монарх, что ради забавы сталкивает лбами подданных, или зритель, смотрящий поединок на арене. Вот только на кого Он поставил? За какую сторону Он болел? А может, Он просто хотел почистить землю от зарвавшихся людишек, возомнивших себя носителями Его воли? Ардван давно не верил в Мировое Добро и Справедливость, он верил в силу, власть и долг. Но силы покидали его, во власти он усомнился, и долг перед королём имел всё меньше значения.
В этой войне Ардван терял всё: друзей, подданных, даже собственный замок и землю, которая брошена на разграбление и поругание мятежников, серомордых и Враг знает, кого ещё. Полторы дюжины оставшихся с ним бойцов не могли ничего сделать против вражьих полчищ, и Ардван понимал: скоро некуда будет возвращаться, а может быть — уже некуда.
Сегодня он, как обычно, сидел в высокой прибрежной траве и размышлял, глядя на бегущий водный поток. Думал о бароне Бертраме и его последних словах. Бертраму повезло, он не предал собственную веру и, в то же время, не опозорил свой род: он умер вчера вечером. Умер от травм — предчувствие не обмануло его. Всевидящий избавил этого славного воина от тяжкого выбора. А вот других Господь обошёл Своим милосердием: каждый день проходили казни, где коленопреклонённых, не пожелавших отречься от ереси, изгоняли от очей Всевидящего, а потом вешали.
Ардван так глубоко ушёл в раздумья, что не сразу услышал за спиной шум листвы и хруст веток под ногами. Обернулся. Рядом стоял тот самый юноша, которого он видел в шатре Его Величества. «Что ему здесь надо?» — напрягся Ардван. Появление королевского приближённого ничего хорошего не сулило.
— Приветствую, — сказал юноша.
Ардван поздоровался в ответ.
— Здесь хорошее место, чтобы обрести душевный покой, — произнёс юноша, и граф отметил про себя странный тон молодого человека, почти лишённый интонации.
— Пожалуй, — согласился Ардван. — Мне нравится здесь. Хорошо думается.
Юноша подошёл ближе и, присев рядом, уставился в воду.
— В мыслях нет прока, — произнёс он, — от них только проблемы.
— Порой и правда так кажется. А ты, если не ошибаюсь, Монтан — новый лекарь в свите Его Величества?
Юноша кивнул.
— Много наслышан о тебе, — произнёс Ардван, — и твою… э… свиту.
— Они мои друзья. Их презирают даже простые солдаты, но это не имеет никакого значения.
— Да, многие осуждают.
Юноша посмотрел на графа, и тому стало неуютно от пристального пустого взгляда.
— А ты осуждаешь?
— Это… скажем так, то весьма необычно, — Ардван старался выражаться деликатно: каким бы странным юноша ни был, он — приближённый короля.