— Ну и гадость! — Берт сделал глоток, и поперхнувшись горечью, чуть не выплюнул отвар.
— Тогда пил — и ничего, а теперь — гадость, видите ли, нос воротит! — добродушно посмеивался Эд. — Но если не хочешь околеть, придётся хлебать.
— Мой отец травником был, он и научил меня, — объяснила Фалька. — Я знаю, что надо делать при недуге. Ты не бойся: лечение горько, но потом легче становится — вот увидишь.
— Вы меня этим уже поили? — преодолевая отвращение, Берт снова отпил из чашки.
— А то! Как очухивался, так тебе в рот и заливали. Даже кормить пытались. Но ты, кажись, не помнишь ни шиша, — ответил Эд, — хоть и бредил постоянно.
— Не помню. А что я говорил? — отвар мелкими глотками поступал в пищевод, и Берт почувствовал себя лучше, даже голова стала меньше кружиться.
— Да мы не поняли ни рожна: ну о бабе своей, вроде талдычил, о монахах каких-то, замке… да не помню я уже. Но, признаться, страшно ты выглядел, словно сам не свой, будто вселился в тебя кто-то. Иногда сидишь сиднем, а в глазах — пусто. Вот это самое паршивое было. Клянусь Всевидящим, в таким моменты думал, что тобой нечисть какая овладела. А потом опять валяешься и стонешь. Неужели и впрямь забыл всё?
Берт кивнул:
— Пустота только. Миг одни прошёл — и вот я уже тут. Я и удивился, что пять дней лежал.
Берт принялся уплетать мясо. Фалька научила, что надо есть маленькими кусочками, иначе после долгой голодовки станет плохо. Подопревшая жареная конина показался такой вкусной, какой не была даже медовуха дяди Говарда — самое сладкое, что молодому охотнику доводилось пробовать в жизни. Он бы махом съел весь кусок и попросил добавки, но довольно быстро почувствовал тяжесть в животе.
— Хватит. Нельзя есть сразу много, — напомнила Фалька. — По чуть-чуть.
Никто не заметил, как в помещении снова появился Одди. Он тенью скользнул в угол, устроился на груде отёсанных камней и ушёл в себя, не обращая внимания на компанию.
— Спасибо всем вам, — растрогался Берт; от горячей пищи разморило, а на душе потеплело от заботы, проявленной этими людьми. Товарищи по несчастью в этот момент стали ближе и роднее, чем односельчане, с которыми парень провёл всю жизнь.
— Да брось, было б за что! — Эд дружески хлопнул Берта по плечу, да так, что тот чуть не повалился. Эда и Малого это развеселило, Берт улыбнулся.
Наконец получилось встать, хоть слабость и головокружение не отступали. Шатаясь, Берт подошёл к окну и выглянул наружу. После тёмного, непрогретого помещения было приятно подставить лицо под лучи летнего солнца. Комната находился на втором этаже недостроенного донжона, под окнами лежали булыжники, доставленные сюда для возведения крепости, а вокруг торчали огрызки незаконченных стен и башен. Сгоревшие деревянные фортификации отсюда видно не было: они располагались ниже по склону, и каменные строения закрывали их.
Зато хорошо просматривались остовы домов близлежащего поселения. Руины раскинулись остывшими углями и равнодушно чернели траурным напоминанием о недавнем присутствии здесь людей. А вокруг лежали седовласые громады гор, которым было плевать на копошащихся внизу человечков. Выжженные леса по склонам гранитных великанов делали картину ещё более зловещей. Только теперь Берт почувствовал доносимый ветром гнилостный запашок.
Всё вокруг напоминало о смерти: смерть жила в этом месте с тех пор, как люди обнаружили в горах Восточного хребта драгоценный металл. Она поселилась здесь, питаясь нескончаемыми жизнями, что клались в жертву наживе лорда предгорных земель, а сейчас смерть воцарилась тут единоличным правителем. Для Берта это место стало олицетворением смерти во всей её мерзости, во всём непотребстве и безумии. В скольких позах она представал перед молодым каторжником, и каждая новая оказывалась отвратительней и ужасней предыдущих. Берту захотелось покинуть недостроенную крепость, и чем скорее, тем лучше. Он, как и здоровяк Эд, желал забыть проклятый рудник и тот кошмар, через который пришлось пройти. Нельзя было здесь умирать. Только не здесь. Берт знал по рассказам о демонах, что пируют на полях битв, и боялся стать их добычей.
— Надо что-то решать, — сказал Эд. — Не знаю, как вы, а я предлагаю завтра же убираться отсюда.
— Парень слаб, — подал голос Одди из своего угла.
— И что? — Эд грозно зыркнул на него, с физиономии здоровяка тут же слетело добродушие.