Вокруг Бадагара собрались люди, они поддерживали его одобрительными возгласами и кидали злобные взгляды на коленопреклонённых в клетке. Хадугаст взирал исподлобья на молодого болтуна: хотелось набить наглецу физиономию, но это было невозможно.
— Так что, живите пока и радуйтесь, — продолжал Бадагар, — но помните, что это лишь до поры до времени. Смотрите со стен на этих храбрых людей и бойтесь возмездия, которое грядёт. Ибо за нами — будущее! — затем он снова понизил голос. — Что ж сэры, желаю вам хорошего времяпрепровождения, во второй половине дня мои люди проводят вас в замок.
Бадагар со своими людьми ушёл, а два коленопреклонённых остались в невесёлых чувствах. Хадугаст злился, а на лице сэра Ратхунда была написана досада.
— Эк болтун, — проворчал Хадугаст, — а эта шваль уши-то поразвесила, видел как?
— Болтать все мастера, — ответил сэр Ратхунд, — но если б не сговорился Трёхпалый ублюдок с желтоглазыми демонами, бахвалиться было бы нечем, так и сидел бы в своих лесах. Интересно, чем он их подкупил?
Где-то недалеко, за шалашами, раздался душераздирающий вопль, затем ещё один. Хадугаст не видел, что там происходит, но и так было понятно, что кого-то пытают. Крики не прекращались, и Хадугасту всё больше становилось не по себе. Он прирезал бы любого, кто посмел бы назвать его трусом, но мысль о пытках приводила могучего воина в ужас. Наверное, это было единственным, чего Хадугаст по-настоящему боялся, ведь он и сам не понаслышке знал, что такое боль, он помнил удар булавой по лицу, помнил, каково это — валяться раненым в постели, будучи не в состоянии уснуть из-за свербящих ран и раздробленных костей.
— Началось! — Хадугаст стиснул зубы, — вчера полдня орали, позавчера — тоже. Да сколько можно-то?
— Радуйся, что не нас пытают, — ответил сэр Ратхунд, которого, похоже, не сильно беспокоило происходящее в лагере. — Мы с тобой скоро окажемся в родных стенах.
Бадагар сдержал обещание. Во второй половине дня пришли три вооружённых человека, связали пленникам руки и куда-то повели. Хадугаст видел в прогалах ветвей стены Нортбриджа, вот только конвоиры шли совсем в другую сторону, и вскоре коленопреклонённые оказались в месте, где повстанцы держали остальных пленных. У Хадугаста всё внутри похолодело, когда он увидел, что тут происходит, а сэр Ратхунд только и смог выговорить:
— Твою ж мать!
Три большие клетки были буквально забиты людьми. Те тянули сквозь прутья культи, обмотанные кровавыми тряпками, и молили то ли о помощи, то ли о смерти. Кисти у пленных отсутствовали, а вместо глаз на лицах бугрились запёкшиеся мясные ошмётки. Слепая, безрукая масса копошилась за решёткой, изнывая от нестерпимых боли и ужаса. В основном это были солдаты и ополченцы, взятые в плен при сдаче города — человек сорок в общей сложности. Когда их выводили, Хадугаст заметил своих кнехтов: Фолькис и Мабон не избежали страшной участи.
— Чтоб вас Враг во все щели драл! — выругался Хадугаст. — Что вы сделали с моими людьми?
— Сами виноваты, — ответил один из конвоиров, — мы по-хорошему предлагали им присоединиться. Что ж делать? Ежели не хотят, пущай воротаются, откуда пришли, и воюют дальше… Если смогут, конечно, — конвоир усмехнулся.
— Сэр Хадугаст! — простонал Мабон, услышав знакомый голос. — Ты жив! Не бросай нас, отведи домой, умоляю!
— Лучше убей! — взмолился Фолькис. — не оставляй меня в таком виде.
— Ну что ж, сэры, — сказал конвоир, — вам тоже придётся оставить напоминание о визите к Бадагару, вдруг забудете?
Хадугаста и Ратхунда схватили и потащили к пню, вокруг которого валялись в лужах крови отрубленные кисти — пиршество для полчища мух.
— Оставьте меня, скоты! — ревел Хадугаст. — Вы поплатитесь! Я тебе хер отрежу и в глотку запихаю, собака!
Четверо держали могучего воина, а двое схватили его правую руку и положили на пень. Топор с хрустом рассёк кости, а изо рта Хадугаста вырвалось подобие звериного рыка. Большой и указательный пальцы покатись и упали в кучу мяса. Руку тут же замотали тряпкой. А Хадугаст всё рычал то ли от боли, то ли от бессильной злобы, распирающей изнутри. Такую же процедуру проделали и с сэром Ратхундом.
— Вот теперь всё по-честному, — сказал конвоир, — теперь, когда будут говорить про Трёхпалого, придётся уточнять, про какого именно!