— Эпидемия? — спросил Монтан.
— Да, — мужчина снова взял лопату, — все деревни по этой дороге поразила «короста». Не останавливайтесь ни в одной, пока не доберётесь до Катувеллании, если только хворь не добралась туда первее. А теперь уходите. Тут больше никого нет.
Очередная скорбь. Монтан давно стал подмечать её, и чем дальше, тем больше. Она переполняла мир, и куда бы он ни шёл, везде видел одно и то же. Не находилось такого уголка на земле, где бы люди не страдали. От болезней и голода, от несправедливости и неудовлетворённости судьбой, от рук себе подобных, от своей же глупости, в конце концов. Не имея сил избежать этого, они становились игрушками нелепого случая, жертвами вездесущих потерь, подстерегающих на каждом шагу. Такова была суть их безумного и бессмысленного существования, порождавшего всё новые и новые беды. Словно насекомые, они копошились в муках безобразного бытия, а потом уходили в пустоту, растворялись в чёрной вселенской бесконечности, оставляя после себя лишь боль новых поколений с такой же отравленной судьбой. Монтану тоже грозила утрата — утрата силы, и уйти от этого он не мог. С каждым днём юноша слабел, всё труднее давался контроль над собственным организмом, всё тяжелее становилось лечить. То, что он испытывал в настоящий момент, тоже можно было назвать страданием — болью неизбежности грядущего. «Вот он, недуг, который поразил всё человечество, — думал Монтан, — никто от него не спасётся». Молодого целителя тоже пожирал этот недуг, тайком пробирался в его разум, уничтожал медленно и безжалостно.
— Господин, прояви милосердие, исцели этих несчастных, — шепнул Кенэй.
— Мы не можем задерживаться, — сказал Монтан. — Иначе вовек не доедем. Этим бедным людям воздастся, а мы должны спешить.
Путники развернулись и поскакали обратно к дороге. Ещё совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, вылечить заражённых Монтан мог без лишних усилий, но сейчас такие, казалось бы, несложные действия стали утомительны, они требовали слишком много концентрации и внутреннего напряжения. Это выматывало, и теперь юный целитель старался не заниматься врачеванием без крайней на то необходимости.
Путники скакали дальше по пыльному каменистому тракту, позади осталась очередная мёртвая деревня.
— Немощь — вот та эпидемия, что давит этот мир, — сказал Монтан, когда они отъехали подальше. — Немощь и страдания.
— Но почему Хронус не избавит от них людей? — спросил Хирон.
Этот человек постоянно задавал вопросы. Как правило, Монтан отмахивался стандартными, заученными фразы, но со временем скептицизм всё сильнее овладевал Хироном, ответами он не удовлетворялся, и спрашивал одно и тоже помногу раз. Хирона переполняло сострадание к окружающим, он не понимал, почему в мире так много несчастий и полагал, что Божий посланец должен всё разъяснить.
Монтан же не ведал сочувствия. Мир ему казался нелепым, а страдания человеческие напрасными, но он им не сопереживал. Он знал, в чём причина, но ему не было дела до судеб несчастных, и он никак не мог взять в толк, зачем мучиться самому при виде чужих горестей. Разумным казалось избежать неприятных ощущений, но люди часто поступали неразумно. Монтана не понимал их, у него тоже имелись вопросы, но он не мог их задать своим спутникам, а потому целыми днями лишь тем и занимался, что размышлял над человеческой природой. За последние месяцы юноша узнал многое о людях, многое ощутил на собственной шкуре, но сострадание пока оставалось явлением для него непостижимым. Оно было повсюду, оно побуждало Кенэя просить исцелить больных, а Хирона — задавать каверзные вопросы, но проникнуть в его суть не представлялось возможным.
— Страдания даются не Хронусом, — сказал Монтан, — они происходят от того, что люди не могут очистить разум от суеты.
— Но почему?
— Потому что у них нет сил.
— Но как обрести силу?