— Те, кто не почитают твоего бога. Какое-то племя приплыло по реке с севера. Кто именно, не ведаю. Но для них твои святыни — ничто. Они пришли убивать и грабить. Быть может, неурожай и голод погнали воинов на юг — не знаю. Нет в этом ничего необыкновенного, таков порядок, заведённый испокон веков: катувелланские лорды режут нас и угоняют в рабство, мы режем их людей. Это вражда тянется столетия и не скоро закончится. Могу сказать лишь то, что мужчины этой местности слишком сильно приросли к плугу и разучились воевать, раз были не в силах защититься, имея каменные стены.
— Но это ужасно! — воскликнула Эстрид.
— Это жизнь, девочка, привыкай.
Монастырь представлял собой длинное, двухэтажное каменное здание с одноэтажной боковой пристройкой и колокольней. Тут же, за оградой, расположилось маленькое, на вид очень древнее святилище. Амбары, хлева и конюшня стояли нет.
— Ваши племена — звери, а не люди! — вымолвила она, — Разве тебе не жалко этих бедных женщин? Зачем так поступать? Зачем творить пустые — всё имущество и скот налётчики забрали.
Халла повела Эстрид на второй этаж. Поднимаясь по узким, высоким ступеням, девушка почувствовала себя совсем плохо: мутило то ли от болей, то ли от увиденного во дворе. Ей становилось не по себе от мыслей о том, что обитель Господа превратилась в обитель страданий и смерти. Жуткие картины заставили вернуться в ту страшную ночь, вновь пережить боль, унижение и пронзительное, бездушное зверство мучителей, что измывались над ней в сладострастной жестокости. Местные обитательницы тоже вынесли подобное. Но они умерли, они свободны. Эстрид –
насилие и причинять боль?
В узеньком коридоре на втором этаже царил мрак, двери келий тянулись по обе стороны, некоторые были распахнуты настежь, мёртвое тело лежало в дальнем углу. Халла вошла комнатушку рядом с лестницей, Эстрид проследовала за женщиной, и в нос ударил запах старого тряпья, который показался райским ароматом по сравнению с тем, что было во дворе. Убранство комнаты составляли дощатая кровать, да почерневший от времени стол в углу. На неоштукатуренной стене белел намалёванный глаз Всевидящего.
— Жалко, — ответила Халла. — А ты знаешь, что я пережила? Думаешь, тебе одной плохо и тяжело? Племён много, я даже не знаю, жив ли род, к которому я принадлежала, или их вырезали катафракты и наёмники, которых послал твой благородный граф, чтобы так же изнасиловать наших женщин и убить наших мужчин, а кто остался, забрать в вечную кабалу. Так как же ты жалеешь одних и не жалеешь других? Почему мой народ подобное заслужил, а твой — нет?
Эстрид присела на кровать. Она не знала, как ответить на эти вопросы, ей просто было больно от всего увиденного, чувствовала, что это неправильно, что такое не должно происходить. Она закрыла руками лицо и заплакала.
А глаз, что выцветшим абрисом покоился на грубой каменной стене, равнодушно наблюдал за двумя путницами, которые стали невольными гостьями в обители Всевидящего Бога.
Глава 3 Ардван I
Когда сэр Бараз догнал армию графа, тот лежал в своём шатре. Уже сутки войско не двигалось с места. Люди и животные устали от долгой дороги, в обозе начали дохнуть лошади. Ардван, огромными темпами гнавший армию к Марибургу, решил дать, наконец, подданным отдых перед последним рывком.
Солнце нагревало разноцветную толстую ткань купола шатра, от чего внутри царила духота, и лишь изредка слабый ветерок влетал под откинутый полог, принося малую толику прохлады. С улицы доносились солдатские голоса и звон кузнечного молота. Щебетали птицы.
Старенький мобад Гира, уже много лет служивший лекарем при дворе графа, смазывал затёкшую, гудящую спину лорда дурно-пахнущей мазью.
— Ладно, оставь, можешь идти, — поморщился Ардван.
— Милорд, я должен прочитать молитву, — возразил лекарь.
— Давай, только скорее.
Быстро, насколько позволяло религиозное чувство, Гира пробубнил молитву и удалился. Ардван же остался наедине с недомоганием и тяжёлыми мыслями. Стареющее тело требовало отдыха, ломота в суставах и боли, с которыми знаком каждый солдат, проводивший дни напролёт в пути, и прежде беспокоили, но в этом походе организм решил окончательно восстать против тягот военной жизни. И в этом была одна из главных причин того, что граф отдал приказ остановить армию. Он уединился и в шатре и никого к себе не пускал, дабы подчинённые не стали свидетелем позорной немощи — старый вояка не мог позволить себе проявить слабость перед людьми. Всю дорогу он гордо держался в седле, ни единым мускулом лица не выдав мук, причиняемых ноющими суставами, которым в такт подвывали пара давних травм.