Крысы понимающе запищали по углам, одна из них подползла ближе, осторожно обнюхивая новую соседку, но резкий крик вспугнул грызуна. Вопль бессилия и отчаяния разорвал старую подвальную тьму и в припадке забился о сырость каменной кладки. Эстрид кричала, исторгая из себя всю накопившуюся ярость, она вцепилась в прутья и неистово трясла их, словно желая разломать пленившую её железяку, а потом кинулась на пол. Она грызла провонявшую испражнениями землю и скребла её ногтями, билась головой об пол, проклиная саму жизнь и, не прекращая, рыдала, да так, что лицо распухло от слёз.
— Твой Бог от тебя давно отвернулся, — звучал голос из тьмы, которая поселилась глубоко в недрах разума, — твой мир от тебя отвернулся. Страдай! Страдай, пока есть силы. Тобой правит Тьма. Она уже близко, он внутри тебя, она часть тебя. Принеси её в мир. Он уже погиб, он уже не существует. Выйди вон, умри вместе с ними, вместе со своими надеждами. Отдайся Тьме! Умри! Умри…
Эстрид не понимала, откуда звучит голос, но ей было уже всё равно. Окружающая реальность прекращала существование.
Глава 22 Хадугаст V
В покоях графини царил полумрак, в нём прятались кованые сундуки, стол с большим овальным зеркалом, высокий стул для приёмов и массивная туша кровати, задёрнутая плотными, золотистыми драпами пологов, за которыми на рыхлых пуховых перинах отдыхали Хадугаст и Берхильда.
Графиня смотрела в купол балдахина, накручивала на палец светлый локон и думала. Она всегда была себе на уме, скрытная, недоступная, никому не позволяла лезть в свою голову, даже Хадугасту. А ему хотелось знать, хотелось проникнуть за стальное равнодушие светло-голубых глаз и холодную маску, которую возлюбленная не снимала даже в постели.
Но сейчас ему было не до этого, он и сам пребывал в раздумьях. В замке царили тишина и покой, враги за стенами давно не давали о себе знать, даже обстрелы прекратили, а монахи нос не казали из башни. Но тишина эта выматывала, висела тяжёлым предчувствием, давила железной хваткой обречённой неизбежности. Хадугаста ненавидел тишину, она вынуждала его чаще и чаще прикладываться к кубку с вином, дабы унять тревожный зуд в груди, и бродить по неприветливым коридорам замка, не находя места.
— Когда хоть что-то начнёт происходить? — проворчал он вполголоса.
— Что ты имеешь ввиду? — Берхильда прекратила крутить локон и повернулась к любовнику.
— Сколько так живём? Неделю? Больше? За стенами — враги, в замке — враги. Сидим, как на иголках. До наступления Тьмы что ли ждать?
— Опять за старое, — вздохнула Берхильда. — Надо решать вопросы, а не ныть.
— Что решать? — Хадугаст приподнялся, опершись на здоровую руку. — Мы тут, как овцы в загоне. Где я возьму силы, чтобы выбить Лаутрата и Адро? Где взять десяток тысяч бойцов, чтобы прогнать подонка Бадагара и армию серомордых? Да была б моя воля, на вертел насадил бы ублюдков и поджарил на медленном огне! Последние пальцы бы пообрубал!
— Ну так пойди и сделай.
— Да ты никак издеваешься! Не понимаешь что ли? Нас — три калеки, а за стенами — тысячи! Что нас ждёт? Какое будущее ты видишь? Я вижу только треклятый мрак впереди. Ублюдки будут сидеть вокруг, пока мы не сдохнем от голода. Их много! Их очень много! Пойми, они везде. Дерьмо! Мне нужно выпить…
— Хватит, Хадугаст, — тихо произнесла Берхильда, — как ребёнок, правда. Неужто, мне тебя постоянно утешать? — она положила свою тонкую руку с длинными пальцами на массивную лапу Хадугаста. — Не переживай. Когда-нибудь всё закончится. Наступит осень, начнутся дожди, в стан врага придут болезни и голод, потом ударят морозы, и захватчики уйдут, но вряд ли они доберутся до дома: снежные перевалы жестоки. Лаутрат и его монахи помрут без припасов, Адро убьют его же наёмники, когда тому нечем станет платить. Войско Ардвана вернётся, только без него самого, и тогда ты сделаешься новым графом Нортбриджским, поймаешь Бадагара и вздёрнешь, или что ты хотел с ним сделать? Мои родственники тебя поддержат. Годрик потерпит поражение, и королевство развалится на куски. Эти земли будут наши и только наши. Никаких королей, никаких апологетов — никто нам не нужен. Ты храбрый человек, но очень беспокойный. Умерь тревогу. Однажды беды закончатся.
От слов возлюбленной стало спокойнее. Берхильда в последнее время сильно изменилась: вместо презрительно-горделивого тона всё чаще в её голосе проскальзывали нотки теплоты, всё менее уничижительно она смотрела на окружающих, в том числе, на Хадугаста. Порой она надолго погружалась в свои мысли и не замечала ничего вокруг. А в глазах таилась усталость. Впрочем, былая властность никуда не делась, и подданных графиня по-прежнему держала железной хваткой, ведь в жилах её текла кровь Рёнгвальдов — суровых северных воинов.