И тут будто оборвалась ниточка, тянувшая освобожденную душу вверх.
Вокруг Сани схлопнулась пустота и тьма. И во внезапном мгновенном прозрении ему открылось, что он какой-то неправильный, не такой, как все, ненастоящий, и дальше вверх ему ходу нет. Обожгло ледяным холодом, Саня вскрикнул, рванулся, но пустота и тьма держали цепко, и он зашелся в вопле от безысходности и страха… навеки здесь… за что… неужели это ад… неужели он такой пустой… вечное одиночество…
И тут его так садануло лбом об панораму, что искры посыпались из глаз.
Саня проморгался, обложил по матери Щербака, устроился ловчее в своей башенке, высмотрел удобную позицию и приказал механику взять левее. Впереди «тридцатьчетверки» слегка замешкались, будто случайно подставляя немцам фланг, и «зверобои» только ждали, когда враг на это клюнет… Никакой командирской башенки Сане раньше не полагалось, он воевал на СУ-85, но сейчас в «сотой» чувствовал себя, как дома, и очень радовался, что была у него хорошая машина, а теперь — замечательная. Да-а, окажись у него такая в Антополь-Боярке, где они с ребятами завалили пару настоящих T-VI, а не того, что обычно принимают за «Тигры»… Ох, они бы там наколошматили!
СУ-100 была просто чудо. Мало того, что в ней замечательно работала связь и Саня теперь слышал все переговоры внутри подразделения… Но, главное, каким-то волшебным образом перед твоими глазами маячила карта, на которой обозначались наши и немцы, и если кто из наших заметил врага, сразу видели его и все остальные. А как легко стало управлять экипажем! Не успеешь захотеть, а ребята уже сделали.
О том, что это все бред, морок, страшный сон, у Малешкина появилось время подумать, только когда его снова убило. T-IV выскочил сбоку и влепил болванку в упор. До этого мгновения Саня ни о чем не размышлял, он просто дрался, упиваясь боем, старался драться как можно лучше и чувствовал себя прекрасно. Но тут рванула боеукладка, и гвардейский экипаж младшего лейтенанта Малешкина разнесло в клочки, размазало кровавыми пятнами по обломкам брони. Господи, как это было больно.
Саня даже закричать не смог. В долю секунды осталась от Малешкина только крошечная точка — его сознание, ошеломленное запредельной смертной мукой. И снова он взлетел над полем боя, только не воспарил легко, а швырнула его вверх грубо и властно неведомая жестокая сила. И все-таки он успел сквозь боль удивиться: самоходка внизу чадила, понуро опустив пушку, а ведь казалось, машину должно было взрывом разложить на запасные части…
Полет был недолгим: едва под Саней развернулась вся картина боя до границ карты, как свет померк, и Малешкина поглотила знакомая ледяная тьма. Но теперь — вот чудо! — он во тьме страдал не один.
«Ну чего ты, лейтенант!» — сказал знакомый голос. — «Кончай ныть. Мы с тобой. И всем хреново».
«Ребята! Вы здесь?!..»
«А ты как думал? Погубил нас твой любимый полковник».
Герой Советского Союза полковник Дей был танкистом еще в испанскую, знал военное дело прекрасно и таскал за собой самоходчиков в лобовые атаки не от хорошей жизни. 193-й отдельный танковый полк был настолько потрепан, что буквально одна дополнительная машина, способная двигаться и стрелять, могла решить исход боя, склонив чашу весов на нашу сторону. Как и получилось в Антополь-Боярке, куда неопытный Саня Малешкин заехал случайно, по молодой глупости и чистому везению — потеряв связь, проворонив отступление наших, вырвавшись вперед по флангу, прикрытому дымом от горящих машин. В итоге именно Саня с одной-единственной самоходкой навел в селе такого шороху, что немцы обалдели, дрогнули, и когда наши всей силой навалились — побежали. Хотя первую атаку отбили играючи. И ведь долбал младший лейтенант Малешкин не кого-нибудь — отборную фашистскую сволочь, у которой и пушки были лучше, и прицелы, и броня. Против Сани дрались настоящие «тигры», в которых сидели эсэсовцы из дивизии «Тотенкопф» — может, не очень хорошие танкисты, зато отчаянно смелые душегубы.