— Может, он и есть часовой мастер… — задумчиво ответил Длинный. — Я ж не зря тебя спрашивал — что ты здесь защищаешь? Тебе в голову-то приходило, что есть и другие города, и даже другие страны, и вообще огромный мир!
— Конечно, приходило! Не дурак же. Мы — тут воюем, а они — там. А вообще, когда мне о других городах-то думать? Зимой думаешь, как бы задница к сиденью не примерзла. Летом — чтоб от жарищи в машине не спечься. И всегда — как от снаряда увернуться. Не до философии.
— А стоило бы подумать… Танки, снаряды, огонь, смерть — они не везде. Есть другой мир. И жизнь там совсем другая. И правила другие…
— Ты их видел, что ли, жизнь, правила? — усмехнулся Старый.
Радист не ответил.
— Пойду-ка, пока тихо, на броню. Поговорю еще с этими вояками, может, чего полезное узнаю.
Длинный вылез в свой люк, Старый остался в кабине один, привыкая к необычному управлению тяжелой машиной.
Взвод шел медленно, скорость тормозили тихоходные «американцы». И, хотя основная колонна шла еще медленнее, надежд догнать ее до вечера фактически не было. Старому следовало принять решение — продолжать ли движение в темноте или остановиться в тихом месте на отдых.
Он склонялся к первому варианту, хотелось поскорей быть среди своих. Между тем солнце уже показывало прощальный луч из-за края горизонта. Вскоре радист вернулся на место, они ничего не сказал, лишь задумчиво водил пальцами по кончику носа.
Незадолго до сумерек дорога вдруг отвернула резко вправо, а полоса размозженной траками земли продолжала вести вперед. Колонна ушла напрямую — через поле, за холмы.
Оставалось только двигаться ей вслед. Однако дорогу неожиданно преградил ров. Никакой беды в этом, впрочем, не было — ранее сотня с лишним машин уже перевалила через него и продавила в склонах вполне годный пологий переезд.
Старый пошел на своем «Тигре» последним, когда остальные танки благополучно перебрались на другую сторону. Он ловко скатился на дно рва, переключил скорость, выжал газ… а далее произошло неожиданное.
Перемешанная траками земля на подъеме вдруг поползла, не выдерживая веса тяжелого танка. Старый прибавил газа и вроде бы опять пошел вверх, добрался до края. Но пошел как-то боком, мимо колеи — прямо на крутой, нетронутый, заросший бурьяном склон.
«Тигр» опасно накренился, а из-под гусениц продолжали валиться пласты дерна, образуя почти вертикальный обрыв.
— Жми дифференциал, командир! — закричал радист.
— Как?! Тут же не рычаги!
— Просто крути руль до упора!
Старый не успел ничего сделать. Танк начал неотвратимо заваливаться.
— Держись!!!
Взвыл двигатель, бешено закрутились катки, освободившись от сцепления с землей. Танк накренился, потом встал на башню и снова перевернулся на катки, тяжело грохнув траками. При этом даже не заглох.
— Твою-то мать… — только и сказал Старый, потирая отбитые плечи.
Радист посмотрел на него как-то странно и вдруг выскочил из люка.
— Фрицы! — дошло до Старого, и он устремился за новичком.
Оба пленных лежали неподвижно, вдавленные в дерн, переломанные и изуродованные. Привязанные, они не смогли даже спрыгнуть с брони, когда танк покатился.
— Ну, что ж… — Старый сдернул шлемофон, вытер внезапно вспотевший лоб. — На войне как на войне. Око за око, и все такое…
Радист ничего не ответил.
Со второй попытки, действуя аккуратно, но решительно, Старый сумел поднять танк по изувеченному склону рва. Уже стемнело, взводу пришлось сбавить скорость.
Радист молчал, лишь иногда косился на Старого с каким-то непонятным выражением на лице. Тому это не нравилось.
— Ну, что ты все зыркаешь?! — не выдержал он наконец.
— Знаешь, командир… — радист протяжно вздохнул. — Похоже, не врали они.
— О чем?
— Они и в самом деле думали, что по автоматам стреляли.
— Ага, верь им больше. Какие еще автоматы, такого не бывает.
— Может, и бывает… только это дорого. Живых человечков всегда дешевле за рычаги посадить.
Старый перевел на него изумленный и даже неприязненный взгляд.
— Ты что городишь?! Тебе в уши нассали, а ты и рад обтекать, да?
— Нет, командир… я людей знаю. Эти — тряслись оба, молодой вообще весь в соплях-слезах. Клялись, божились, извинялись… Не врали они.
Старый только фыркнул и замолчал надолго.
Дорога сквозь ночь уже казалась бесконечной. Пару раз сбивались с пути, приходилось вылезать с фонарями, чтобы отыскать следы колонны — грязные разъезженные борозды среди мокрой росистой травы.
Все вымотались. В «американцах» мехводы уже отдали рычаги товарищам и пытались спать.
Рассветало, когда впереди показалась широкая, на весь горизонт, лесополоса. Это был конец пути.
— Костры жгут, что ли? — пробормотал радист, увидев столбы дыма над деревьями.
— Многовато дыма для костров, — отозвался Старый. — Может, просто лес выжигают, сектора чистят.
Они наконец въехали в лес, где колонна вчера проложила приличную просеку. Старый нахмурился — дым пах отнюдь не кострами, а скорее горелой соляркой. Это чувствовалось даже сквозь вонь танковых выхлопов.
— Не нравится мне… — начал было он, но тут же замолчал.
Впереди стояли горелые «матильды» — четыре машины. Все повернуты навстречу Старому — словно хотели вырваться из этого леса, но не смогли.
Из башенного люка ближайшего танка торчала черная обугленная фигура танкиста с протянутыми вперед застывшими руками.
Еще несколько тел, таких же черных, лежало беспорядочно между машинами.
— Что тут за херня… — пробормотал Старый, чувствуя, как по спине бежит холодок. — Длинный, послушай-ка рацию.
— Тихо, — настороженно ответил тот через минуту.
Еще через пять минут, не встретив никакого охранения, они въехали в лагерь.
Вернее, в то, что от него осталось.
Старый высунулся из люка и довольно долго просто смотрел, не говоря ни слова.
Он многое успел повидать, но сейчас, казалось, в одном месте собрали все страшное, жестокое, безнадежное, что было в жизни.
Присыпанная пеплом земля дымилась почти на всей площади, из-за бесчисленных воронок она напоминала ломоть хлеба, опаленный костром. Тлели поваленные деревья, догорали остовы грузовиков. Уцелевшие деревья, оставшиеся без листвы и мелких веток, напоминали речные коряги. И среди этого — танки, танки, танки… Искореженные, сгоревшие, развороченные, с вырванными башнями и вывороченными катками.
Здесь еще теплилась какая-то жизнь, но она тоже выглядела страшно. Вдали носились и перекрикивались бойцы санбата, таскали раненых. Санитаров не хватало, раненые шевелились и стонали чуть ли не на каждом квадратном метре.
Единственная палатка с красным крестом была окружена теми, кого успели притащить и перевязать — человек пятьдесят сидели на опаленной земле, почти не шевелясь, как куклы. Из палатки доносились дикие крики — с кого-то снимали остатки одежды по свежим ожогам, кому-то вырезали осколки, кто-то лишался ноги или руки…
Повсюду было много мертвых.
Старый чувствовал, что в его ушах занимается какой-то свист, а перед глазами плывут желтые пятна. Сознание отказывалось принимать эту картину, душа не верила в происходящее.
На подъехавший взвод никто не обратил внимания, даже трофейный «Тигр» не привлек интереса.
Старый вдруг увидел знакомого — толстого усатого старлея из хозроты. Тот сидел на бревне, покачиваясь и поглаживая перебинтованную руку.
Старый выскочил из люка и присел рядом.
— Давно бой был?
Старлей покачал головой.
— Не бой. Бойня.
— Я не понял. Что это все означает?!
— Есть курить?
— Найдем… — Старый махнул рукой Кирзачу. — Ты рассказывай, что было-то?
Старлей помолчал, криво усмехнулся.
— Ночью налетели, — проговорил он. — Со всех сторон. Даже с неба.
— Как это?
— Не знаю, как. Говорю, что видел. Долбили полчаса или около того. Грохот такой стоял, что до сих пор в ушах хрустит. И не денешься никуда. Отовсюду огонь. Никогда такого не было. Никто толком и ответить не успел, танки горели как спички. В жизни такого не видел.