– Царь-батюшка, – пробормотал Соловей и бухнулся на колени перед Иоанном Грозным, – помилуй…
– Стража, взять его! – крикнул царь. – В темницу лиходея!
Хасим-бек сжал кулаки:
– И друзей его излови, великий царь, пока не прознали и не ушли! И к нему их всех, к нему! Судьбу делить!
– Слышишь, Бориска?! – взревел Иоанн Грозный. – И ты, Богдашка, слышишь? Гончими псами мчитесь к стрельцам! Приказываю всех людей по Москве бросить и казаков, что пришли с Волги, изловить! Лично в морды им смотрите – те или не те!
Годунов подтолкнул Бельского – и тот стремглав убежал отдавать распоряжения. В гневе был царь! И тотчас же появилась стража, схватила Ивана Юрьева по прозвищу Соловей.
– Царь-батюшка, помилуй! Выслушай меня! – кричал рыжий Соловей, которого тащили прочь из посольской залы. – Мы ведь слуги твои верные, а эти – падаль окаянная! За что русскую душу губишь, царь милостивый?!
Но царь даже не ответил на его вопли. «Боярин Годунов, скажи ты царю – заступись за нас! Ведь правы же мы!» – были последние слова казака Соловья. Но слишком многого просил он в ту пору у Бориса Годунова…
Боярин Годунов взглянул на своих ногайских гостей – на Хасим-бека и ещё не успевшего успокоиться молодого мурзу Учмура.
– Иди отдыхай, мурза! А ты, Хасим-бек, покажи ему палаты царские. Вечером пир устроим. Но вначале дело сделаем! То дело, что отлагательств никак не терпит! Верно, посол?
– Дело превыше всего, боярин, – лукаво поклонился Хасим-бек.
Уже через четверть часа царские люди искали волжских казаков по московским кабакам. Куда отправились казаки-разбойники праздновать свой триумф, знали все, кто сопровождал посольство, в Замоскворечье. Там днём и ночью шумели кабаки, бурлила праздная московская жизнь. Но перехватала стрелецкая стража только половину волжских гостей. Самых хмельных. Был среди них и чернявый Митя Бритоус, и юнец Стёпка Пчёлкин. И скоро уже около десятка казаков бросили в ту же темницу, где сидел на каменном полу Соловей. Казаки – сильные, непокорные, свободолюбивые. Оттого руки скрутили верёвками так крепко, что пальцы уже немели. Рыжий рассказал ещё хмельным друзьям, что грозный царь дал слово исполнить волю ногайского посла.
– Неужто повесят? – тихонько спросил молодой казак Стёпка, так хотевший посмотреть Москву. – Из-за ногайцев поганых? – Он завертел головой в потёмках каменного каземата. – Да неужто, братцы?!
– Как он может нас повесить? – спросил Митя Бритоус. – Мы ж за него жизней своих не жалели? Ногайцев-извергов на переправах извели – тыщи! Не может он нас казнить…
– Одна надежда, что для острастки это, – мрачно заключил Соловей. – Что царь раньше отпустит посла и того мурзу, гадёныша, а потом и нас помилуют… Но я видел его глаза: страшен был царь, – Иван Юрьев понизил голос, – как чёрт, страшен!
– Поживём, стало быть, тогда и увидим, – согласился с ним Митя Бритоус.
Более им нечего было сказать друг другу. Но так, как хотели пленные казаки, не вышло. И случилось всё куда раньше, чем они думали. Вечером этого дня заскрипели засовы их каземата и открылась обитая кованым железом дверь.
Здоровенный охранник переступил порог и громовым голосом сказал:
– Иван Юрьев и Митя Бритоус – выходи!
Два казака поднялись с пола и двинулись навстречу судьбе.
– И третьего давай! – крикнули из коридора. – По трое пусть идут! Так им веселее будет…
Но кому идти третьему? Стражник вытолкал двух казаков, шагнул в каземат и уже там оторвал от стены первого попавшегося – им и оказался молодой казак Стёпка Пчёлкин.
– А куда нас? – спросил казак.
– Туда, – кивнул на открытые двери дюжий стражник. – Пред боярские очи, вот куда!
Трёх казаков в окружении стрельцов, крепко державших факела и секиры, повели по кремлёвским коридорам. За их спиной тяжело и громко захлопнулась дверь, громыхнули засовы, лязгнули в гнёздах ключи.
– А на Волге-то нынче да на Самаре рыбка играет, – шагая, тихо сказал молодой казак Степка. – А, братцы? Дядя Иван? – У него зуб на зуб не попадал. – Невод бы ещё раз закинуть…
Но ни Иван Юрьев, ни Митя Бритоус не ответили товарищу.