Скоро их завели в сырой и холодный подвал. Тут казаки и оторопели: в середине каземата стояла плаха. На стенах горели несколько факелов – в их неровном свете казаки увидели огромный искромсанный пень, залитый кровью, давно превратившейся в чёрные пятна. Огромный страшный топор палача торчал из него. Несколько теней – силуэтов – стояли в отдалении.
– Выходит, не повесят нас, – усмехнулся Иван Юрьев.
– Да не взаправду же это! – хрипло вырвалось у Мити Бритоуса: он обратил лицо к силуэтам людей.
– Взаправду, казачок, взаправду, – сказал, выходя на свет, царский вельможа Борис Годунов. – Царя нет, он сейчас молитву творит, а вот друг твой здесь. – Он говорил ровным тоном, без злобы, точно читал скучную летопись. – Изволил сам всё увидеть.
За ним уже выплывал на свет и Бельский.
– На слово наше не понадеялся, – Борису вторил Богдан. – Говорит: «Спать не буду, коли сам не увижу! И князь мой, Урус, мне того не простит!»
За Годуновым на свет вышел и Хасим-бек, уже одевшийся в новое платье – в дорогой бухарский халат, который казаки привезли в подарок царю. Точно в насмешку надел его! Ногайский посол был доволен тем, что видел, – позорным унижением своих обидчиков. А ещё он не мог и не хотел скрывать ненависти, которая горела в его глазах и кривила губы, и самого откровенного злорадства. Ведь приближалась неминуемая расплата для его лютых врагов! И уже за ним из темноты вышел палач – здоровенный мясник в груботканой рубахе и фартуке. Этот мясник рубил головы и прежде – и князьям, и боярам, и надоевшим царю опричникам.
– А ещё сказал: сам хочу командовать казнью, – договорил Бельский.
– Что ж, Хасим-бек, – молвил Годунов, – коли царь обещал, что всё по-твоему будет, значит, так тому и быть! Уважь казачков – командуй!
С ненавистью взглянули все три казака на ногайца.
– Становись на колени – ты первым становись! – бросил ногаец Ивану Юрьеву.
Палач вырвал топор из колоды.
– Не твоей воле покорствую – царской, – проговорил рыжий казак. – Не стоило нам в Москву торопиться, братцы. Прав был Барбоша: Волга – она лучше! Ну так ничего не попишешь!
И он встал на колени и сам голову положил на бревно.
– Мы ж за Русь старались, – прошептал молодой казак Стёпка Пчёлкин, – пресветлый боярин!
– У царя свой резон, – мрачно молвил в ответ Борис Годунов. – Ну, Хасим-бек, не тяни!
– А ты не торопи меня, боярин! Этот изверг с дружками три сотни моих лучших людей побил! – прорычал ногайский посол. – И ещё шестьсот! Сам сознался! Я бы мог другую смерть ему пожелать! Сжёг бы я его! Или сварил заживо! Поэтому не торопи! Или сам царской воли ослушаться решил?
– Делай, как знаешь, Хасим-бек, – кивнул Борис Годунов.
– Нынче твоя воля, посол, – согласился с ним Бельский.
– Всех вас, казаков, изведём! – глядя в глаза Юрьеву, бросил ногаец. – Корень ваш подчистую вырвем!
– А кишка не тонка ли будет, сучий ты сын? – усмехнулся казак, которому терять было уже нечего. – Мы – так, щепка в твоём глазу! – Он говорил хрипло, тяжело дыша, ожидая удара. – А там, на Волге да на Дону, на Яике и на Днепре, да на Каспии, – нас великие тыщи! Степь ваша для вас могилой станет!
– Руби ему голову, палач! – зарычал ногайский посол. Он даже ногой топнул. – Встречай свою смерть, пёс! Руби собаку, руби!
Топор взлетел вверх. Молодой казак Стёпка не выдержал – отвернулся. Даже Митя Бритоус опустил глаза. Борис Годунов шагнул назад, в тень, точно не хотел ничего общего иметь с происходящим. Его примеру последовал и Богдан Бельский. И только рыжий казак Иван Юрьев по прозвищу Соловей смотрел в глаза склонившемуся над ним ногайцу – до последнего смотрел. Смотрел и улыбался!
Страшный хруст и тупой удар металла о дерево заставили молодого казака Стёпку вздрогнуть. Обмякшее тело палач отбросил в сторону. Страшным оно было – без головы! Из шеи густо сочилась кровь. А из темноты на них смотрела голова их товарища. И лицом она оказалась обращена к ним. Глаза были открыты и всё ещё полны ненависти: с этим чёрным чувством и умер казак. А еще великая тоска замерла в мёртвых глазах казака.
– Страшно, парень? – спросил Митя Бритоус.
– Ага, – глядя в темноту, едва слышно молвил Стёпка Пчёлкин.
– Ты смотри, Стёпка, смотри, – сказал молодому казаку бывалый казак. – Господь смелых любит!
– Да за что ж они нас так, дядь Мить?
– А за правду, Стёпка, за правду. Потому что у нас она своя, а у них – своя…
Когда топор палача только ударил – кровь брызнула в лицо ногайскому послу, заставила отшатнуться, но бальзамом она оказалась ему на сердце. И змеиная улыбка уже блуждала на его губах.