Олег Михайлович к рюмочке, правда, не в ущерб службе, чаще дома, с надёжным товарищем, а то и вовсе в уединении, но неизменно чинно, степенно, почти что ритуально. «Исключительно для настроения души», — пояснял Григорьев тягу к спиртному, но полковые перестроечные борцы за трезвость норовили зачислить офицера чуть ли не в моральные негодяи.
Удивлялся он такому причислению к лику алкашей, ругался с замполитом и упрекнул того однажды на свою голову, что, мол, активистам-трезвенникам делать больше нечего, кроме как за чужими рюмками следить, наверх докладывать. Лучше бы глаза разули на пустые магазины да на хамские рожи за прилавками!
А винцо — что винцо? Оно делу не помеха. Не так он и закладывает, чтобы своё мастерство пропить. У него и песня от боевого ветерана в наследство осталась: «Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо!» Он бог войны — если кто забыл! Может и винцо попить, а может так врага огневой мощью «приголубить», что у того в клочья любую технику разнесёт! И несокрушимые укрепления, и бесчисленную пехоту! А если кто после его утюжки живой выползет, в окроплённых дерьмом штанах, то только с завещанием — чтобы ни одна сволочь на Советский Союз лезть больше и не мечтала!
Глава 4
Чита — город в Советском Союзе своеобразный, уникальный, и главное в этой уникальности, перво-наперво высокая плотность военных. Пять тысяч офицеров на сравнительно маленький, хоть и областного статуса город, позвольте заметить, не взмахи собачьего хвоста. Это сплошные погоны: в толпе, в автобусе, в троллейбусе, в магазине, на вокзале! Погоны и ещё раз погоны! Какие только вообразятся: чёрные, красные, малиновые, зелёные, голубые, от солдатских до генеральских. А уж сколько полковников по Чите запросто шмыгает, так не каждая армия мира в строй для войны поставит!
Честно сказать, и штабом округа не сильно какой советский город удивишь, округов в стране за два десятка, но пойдите-ка отыщите город, где штаб не просто архитектурный памятник и форменный красавец, так он ещё на главной площади! И царственно, вызывающе стоит напротив обкома KПCC более неказистого и серого. Где между подобными творениями зодчих словно напрямую витает вопрос кто кого? А уж где ещё напрашивается однозначный ответ в пользу легендарной и непобедимой?!
Не найдёте больше такого! Потому как всеобщий почёт и лучшие места родной Коммунистической партии, а штабные «атланты и кариатиды» в массе своей по второстепенным улицам жмутся, при зданиях порой неприметных, рядовых. Это только штабу ЗабВО нешуточное счастье перепало, потому как Забайкальский военный округ — главное спасение от соседа-китайца.
В самой же Чите, кроме штаба округа, простых воинских частей тьма-тьмущая. Длинные глухие заборы, ворота с красными звёздами сыщутся в немалом количестве, что в центре, что по окраинам. Оттопать от вокзала пять шагов, и непременно обнаружится красная табличка — МО СССР! Как говорится, и налево наша рать, и направо наша рать!
И рать эта забайкальская, в лице офицеров и прапорщиков, по причине многочисленности своей и крепкого единения с народом, расселена где только можно. В Чите для неё военных городков и общежитий понастроено и отдельно, с заборами, и по-братски, без шлагбаумов, ограждений — в городском массиве. Потому как военный человек для столицы Забайкалья — неотъемлемый ландшафт: вечнозелёный и фундаментальный.
В общежитии Фалолеева поселили в один номер с замкнутым, крайне нелюдимым прапорщиком, который о своём военном предназначении молчал как партизан, и тридцатилетним музыкантом-сверхсрочником из окружного военного оркестра. «Сверчок» по имени Гоша не удался ни ростом, ни комплекцией; щупленький, словно пятиклассник, заросший неухоженными всклоченными волосами, к тому же очень близорук. Круглые линзы с минусовыми диоптриями придавали ему в лице большое сходство с Джоном Ленноном, и Фалолеев это сходство подметил сразу, в первый момент знакомства.
С нелюдимым прапорщиком, насквозь пропитанным повадками законспирированного резидента, у новосёла наладилось обоюдное гробовое молчание, зато музыкант по характеру оказался человеком компанейским, душевным и довольно юморным.
Слабое зрение Гоше служить совсем не мешало. Армия требовала от него три вещи: читать ноты с пюпитра, с грехом пополам видеть дирижёрский тамбуршток, ну и, само собой, вовремя и правильно давить по воздушным клапанам валторны, одновременно вдувая в инструмент все запасы лёгких. В оркестре, по собственному признанию, Гоша прожигал жизнь, ввиду её очевидной никчёмности, но предполагал после возраста Христа бросить всё к чёртовой бабушке и податься на родину, в деревню под Иркутск.