Как вскоре стало ясно, я переоценила Клеменцию. Она вовсе не желала воспринимать правду. «Это ложь! — повторяла она. — Никакого ребенка нет и в помине!».
— Ребенок существует, — сказала я, — и тому имеются веские доказательства, понятные каждой женщине. Когда мое положение станет заметным, мы с Марсом объявим о нашей помолвке.
— У тебя есть муж Юний Лонгин! — в растерянности выкрикнула Клеменция.
— Благодарю вас, мама, что напомнили, теперь я, без сомнения, дам ему согласие на развод, — улыбнулась я.
Лицо Фурии было поистине страшным в те мгновения, я подумала, что, возможно, чуть переиграла: случись с матерью какая неприятность, Марс будет обвинять в этом меня…
— Если ты это сделаешь, я тебя уничтожу! — прошипела Фурия.
— Ты много на себя берешь, мама, — заявил Марсий. — По-твоему, София с мужем развестись не может без твоего согласия?!
Клеменция встала и схватила сына за руку.
— Пойдем отсюда, Марсий! Я обо всем уже договорилась… сенатская комиссия не станет обвинять тебя.
Мой Марсий отстранился и произнес с горькой усмешкой:
— Ты обо всем договорилась, мама? Я не ослышался?! И, стало быть, Корнелий Марцеллин пообещал тебе простить меня? Скажи мне, мама, что он еще тебе пообещал взамен двух слов из моих уст: «София Юстина»! Он сделает меня военным министром?
— Да, да! — вырвалось у Клеменции.
Она запнулась, но было уже поздно. Наивная старушка! Без малого сорок лет заседает в Сенате — и ничему не научилась… Марс стал мрачнее штормовой тучи.
— Уходи, мама, — голосом, в котором звучала кованая сталь в тисках обиды, выговорил он. — Я и не думал, что моя гордая мать когда-нибудь предложит мне продать мою любовь за щедрую подачку из рук презренного Корнелия! Уходи! Я остаюсь с Софией. И запомни, мама: все, что ты сделаешь против нее, ты сделаешь против меня! Еще подумай, прежде чем идти на нас войной. Войны мы не хотим, но если хочешь ты, то ты войну получишь!
— Hic abdera…[5] — в отчаянии простонала Фурия и, обратившись ко мне горящим ненавидящим взглядом, изрекла: — Я этого так не оставлю, нет! Ты не обманешь всех, не околдуешь, не испугаешь! Тебя остановлю я. И если будет нужно, я упаду к ногам Божественного Виктора, и он… он снизойдет к моей мольбе!
Я собралась ответить ей, но Клеменция не стала меня слушать. Она ушла, громко хлопнув дверью…
— Ты счастливый, — сказала я Марсу, — и у тебя замечательная мать. Она готова ради сына схватиться с дьяволом самим! Или с дьяволицей. Со всеми горгонами сразу и даже с самой Гекатой.
— Смеешься? А она не смеялась! Я знаю свою мать. Она способна…
— И мне известно, милый, на что она способна. В том состоянии, в каком она ушла от нас, она способна только совершать ошибки! Уверена, наш хитроумный родственник Корнелий еще не раз будет жалеть, что с матушкой твоей связался. Горячностью она ему смешает карты!
Он нахмурил брови.
— Ты не должна была так поступать, София. Та женщина, которую мы выгнали отсюда, — мать моя, а не очередная фишка в твоей игре за власть!
— Если бы она не была твоей матерью, Марс… А что, по-твоему, я должна была сказать ей?! Если она не верит в нашу любовь, разве может она поверить в то, что, отправляя любимого в ссылку, я спасаю его от худшей кары?! Ничего не добьешься, мигая слепому и шепча глухому…
Разве дойдет до нее, если я скажу, что бессмысленно мне виниться перед комиссией Корнелия по поводу Варга, да, бессмысленно, ибо мой дядя в любом случае поставил себе целью растоптать тебя, Марс, за одну лишь твою любовь ко мне! Разве поймет она, что лучший способ увести от тебя месть Корнелия — это позволить тебе исчезнуть, пока страсти не успокоятся?! Увы, мой бог, Клеменция Милиссина это не поймет! Как она может понять такое, если даже наш будущий ребенок для нее не плод любви, а следствие роковой слабости мужчины перед «коварной совратительницей»?! Если уж она слепа настолько, что поверила, будто мой дядя с великой радостью готовится вручить тебе ключи от Палат Симплициссимуса![6] А впрочем, он взаправду мог ей это посулить — чтобы потом тебя подставить и с позором выгнать!
— Что меня больше всего давит в этом деле, так это то, что мама не посовестилась войти в сделку с Сатаной и выступить против нас. Но я ее люблю, София, она была не только мамой мне, но и отцом; отца-то я совсем не помню!