Здесь тропы Пиша и Цеотароса соединялись с моей, а из дальних проходов, идя вслед за мускулистыми гигантами, несущими вязанки чадивших масляных ламп-черепов, шествовали ещё двое из выводка. Прелат Альманзор и дева Авигея.
Мне редко приходилось общаться с этими двумя. Один являлся ярым фанатиком, находя упоение в несении кары еретикам. Ему бы больше подошла служба адептов гнева Кхулоса, он был рожден для войны, но тем не менее первосвященник решил, что Альманзор может стать великим авгуром. Не мне спорить с мудрейшим, но не удивлюсь, что он будет первым среди тех, кто пожелает отделить голову недостойного Баала от его тела. Пожалуй, его стоит опасаться, едва судьба разведёт наши пути.
Что же до девы, то вот выбор, павший на неё, вопросов не вызывал. Авигея сумела остаться нетронутой, несмотря ни на что, а девственные тела и души боги потчуют своим вниманием много охотней, чем любых иных. Впрочем, сочувствия от неё мне тоже не получить, она беззаветно предана Кхулосу и его решение для неё будет превыше любых прежних привязанностей.
Теперь мы идем все вместе сквозь древние кости тысячелетнего полиса, изъеденного временем и болезнями. Не удивлюсь если окажется, что этот город, до сих пор упорно сопротивляющийся смерти, видел ещё войны Старых Богов, живших до воцарения Пантеона. А мы, словно трупные черви, копошащиеся в его гниющем чреве, идем к сокрытому акрополю, душе Дхамы, как и многие поколения послушников до нас. Тьма, душный жар подземных огней и глухие крики то ли доносившиеся из застенков экзекуторов, то ли бывшие заплутавшим эхом давно позабытых жертв, принесённых во славу новых богов. Мир за прошедшие века множество раз падал в бездну и столько же раз восставал из пепла, но здесь все оставалось по-прежнему.
Очень скоро стены исчезают, окончательно оставляя слегка наклоненный вглубь земли проход. В нем, будто бы по воздуху, плывут огни сопровождающих оставшихся из выводка. Я вижу их: высоких, сильных, отмеченных печатью магии изменений и энергиями чистого эфира, готовых защитить молодых избранных от любой опасности. Словно свита самих королей.
Даже в этом мне суждено отличаться от остальных. Впереди меня, на руках, шествует лишённый нижних конечностей карлик, украшенный полуистлевшим каскадом свечей, восковым капюшоном, ниспадающим с его лысой головы. Безногий Ирод, которому всегда поручали самую грязную и отвратительную работу с провинившимися послушниками, с его неизбывным зазубренным серпом-клыком, которым он так искусно умел тянуть жилы из своих жертв. Однако мало из тех, кто знал Ирода, решился бы перечить ему. Недуг, отнявший у него ноги, не только не сломал его, но пожалуй сделал даже сильнее и злее. Он был полной противоположностью наших рабов и это снова заставило задуматься, что же сподвигает тех принимать смерть, даже не пытаясь бороться.
Я парю вслед за переваливающимся обрубком к занявшемуся вдалеке мягкому, зеленоватому сиянию Омута Посвящения. Порыв воздуха охлаждает горячую, покрытую испариной кожу, но бессилен сдвинуть тяжелый саван, укрывающий мои собственные, безвольно свисающие, ноги. Отрез ткани держится на стальных кольцах, закрепленных у навершия вбитых в мое тело чугунных костылей, давно забравших у меня возможность ходить, но даровавших нечто большее. Карлик и я, мы являлись странным тандемом. Его уделом было смотреть на мир снизу верх, оставаясь незаметным, но при этом донельзя опасным. Мне же судьба уготовила родиться гигантом, да еще и обретшим дар парить над землей, отчего я почти всегда возвышался над всеми остальными. Но при этом оба мы не могли ходить, а окружающие в страхе шарахались от нас, боясь той безжалостной силы, что скрывалась за нашим необычным обликом. Я вновь убедился в мудрости настоятеля, понимавшего какие непростые мысли могут посетить обреченного перед самым порогом и оттого назначившего Ирода моим провожатым по тропам инициации. Неудивительно, что никто из Плетущих Боль даже не помышлял напасть на нас.