– Очень странно, – сказал в раздумье Ак, даже приостановив работу. – Как же правители Ололтуна могут обходиться без стел? Я верю тебе, Хун-Ахау, но все это никак не укладывается у меня в голове. Столица государства – и без стел! Как тогда праздновать обряд двадцатилетия? Может быть, у вас нет достаточно умелых скульпторов? Создание стелы – дело очень трудное!
– Нет! – горячо возразил задетый Хун-Ахау. – Ололтунские скульпторы не хуже, а лучше тикальских!
– Повтори, повтори, что ты сказал! – угрожающе закричал Кануль. – И подойди поближе, чтобы мне было удобнее разбить молотком твою глупую голову…
– Подожди, Кануль, – сказал спокойный Ак, – пусть Хун-Ахау расскажет нам, что же именно получается лучше у ваятелей Ололтуна. Тогда мы все сообща разберемся, прав он или нет.
– Во-первых, – начал уже менее уверенно Хун-Ахау, – в ололтунском дворце на стенах есть чудесные росписи. А в здешнем я не видел ни одной…
– Ах, росписи! – взорвался снова Кануль. – Деревенщина! Да ты понимаешь, что говоришь? Это же другой, совершенно другой вид искусства! Живописец передает замысел линией и красками, а мы, ваятели, прежде всего – рельефом, соотношением выпуклых и углубленных частей.
– Ты не дал мне досказать, о ваятель Кануль, – возразил опахалоносец. – Во дворце ололтунского повелителя очень много рельефов. На них изображены и божества, и правители. Но они выглядят живее, чем на ваших стелах… Кажется, что они движутся и говорят. На одном большом рельефе богиня или правительница протягивает задумавшемуся повелителю корону, а рядом сидит их сын. Если бы ты видел, как живо это изображено…
Сзади Хун-Ахау послышалось легкое покашливание. Он обернулся. Небольшого роста старик с чахлой седой бородкой смотрел на него. Легкая усмешка тронула углы подвижного рта. Кануль и Ак подняли головы от работы, вскочили, согнулись в низком поклоне. В молчании протекла минута.
– У тебя хороший глаз, юноша, – наконец произнес старик, – ты многое заметил правильно, я с удовольствием слушал твой рассказ. Но у тикальских мастеров есть свои достижения, и не надо так строго относиться к ним. А главное, – он поднял палец, – у нас, ваятелей Тикаля, совсем другие принципы. Вы, ололтунцы, гордитесь живостью изображения. Но это – второстепенная задача. Прежде всего надо передать величие и всемогущество повелителя – вот что главное! Если этого нет, то скульптуре не поможет никакая живость!
– Учитель, – робко спросил Ак, – неужели в Ололтуне действительно нет ни одной стелы? Как же тогда их правитель совершает обряд двадцатилетия?
– Обряд у них совершается, но не перед стелами, а внутри дворца, – ответил старик, – об этом мне рассказывал мой отец, живший в Ололтуне. А стел у ололтунцев нет по очень простой причине. Тамошний известняк слишком хрупок и не выдерживает ударов молотка. Поэтому скульпторы твоего города, – обратился Ах-Циис к Хун-Ахау, – лепят рельефы из гипса, а не высекают из камня. Разгадка, как видите, проста! Впрочем, в Ололтуне все же есть одна стела. Ее изготовили из привезенного издалека большого камня.
– Я ее не видел, – сказал опахалоносец царевны.
– Она находится в небольшом храме у холма Бакальчен, а ты, вероятно, не был в нем. Но что же вы прекратили работу? – Ваятель заметил, что заслушавшиеся ученики стоят без дела. – Немедленно продолжайте, а ты, юноша, ступай по своим делам… Какие же вы все бездельники! Стоит только отвернуться…
Смущенный Хун-Ахау быстрыми шагами удалился от разгневанного старика, продолжавшего ворчать на Кануля и Ака.
Больше он уже не решался приходить на площадь, чтобы не мешать работающим. А через два дня вернулась царевна, и юноша снова погрузился в ставший уже привычным ему круг занятий и обязанностей.
Прошел месяц, и Хун-Ахау снова увидел ту стелу при совершенно необычных обстоятельствах. Этот день запомнился ему навсегда.
Как и при игре в мяч, во дворце поднялись очень рано. Но повелитель Тикаля на этот раз не появился на террасе, там было пусто и тихо. Хун-Ахау не знал, что предшествовавшие трое суток правитель провел в храме, где постился и готовился к торжественному обряду. Шумно было лишь в крыльях здания, занимаемых ахау-ах-камха и царевной. Блестящий рой придворных помогал им облачаться в парадные одеяния.
Велико было удивление опахалоносца, когда он, следуя за Эк-Лоль, вступил на ту самую площадь, где недавно был почти один. Сегодня она была полностью запружена народом, и воины, прокладывавшие путь детям правителя, с трудом сдерживали натиск толпы.
Стела была уже освобождена от лесов, но тщательно закрыта длинными мягкими циновками. Увидеть на ней что-нибудь было невозможно. У ее подножия виднелась небольшая яма. Ближе к толпе, на гладком штуке[34] площади, был разостлан большой цветастый ковер. С трех сторон его окружали придворные; након, царевна и Кантуль разместились на самых почетных местах. И лишь там, где была вырыта яма, не было ни одного человека.
Тянулись в торжественном молчании минуты. Солнце заметно поднялось над углом старого дворца. Хун-Ахау усердно работал опахалом, стараясь освежить юную владычицу.
Раздалось медленное тихое пение. Постепенно оно становилось все громче и мощнее, вступали новые голоса певцов, начали подпевать и зрители. Как по команде, головы повернулись к левому храму: на ступеньках его появилась группа жрецов со статуей бога. Из дверей выходила другая группа – с богом Мамом, восседавшем на носилках.
– Уходит! Уходит бог катуна Болон-Ахау! Его провожает старый бог Мам, – зашептались в толпе. – Да будет счастлив уход его! Да будет счастлив приход нового!
Процессия медленно двинулась к храму около стелы. Как только жрецы скрылись внутри него, пение смолкло. Но теперь собравшиеся уже смотрели на храм в правой части площади.
Снова грянул хор, на этот раз громко и весело. Бурные крики радости приветствовали появление божества на площадке правого храма. Владыка Вук-Ахау шествовал в центральный храм, чтобы принять на двадцать лет бремя власти от уходящего собрата. Жители Тикаля молитвенно поднимали руки, распростирались ниц, когда мимо них проплывала высоко поднятая статуя.
Солнце было в зените, когда Вук-Ахау скрылся в центральном храме. Стало жарко. Затылок накона покраснел. Но ни есть, ни пить до завершения обряда не полагалось. Все терпеливо ждали главного события.
Хор опять смолк, стояла мертвая тишина. Хун-Ахау вспомнил, что отец ему рассказывал о подобной церемонии у них на родине. Это было еще до рождения юноши. Двадцать лет – срок не малый!
Протяжное песнопение встретило появившегося на площади центрального храма Болон-Ахау. Процедура передачи власти была окончена, и теперь он уходил в правый храм – свой новый дом. За ним неотступно следовал старый Мам, распорядитель богов. За уходящим надо было следить, чтобы прежний властитель самовольно не остался на троне лишний срок. И Мам следил. Только устроив Болон-Ахау на новом месте, он мог возвратиться на покой в свой храм.
Зрители заволновались: приближалась главная часть празднества. Из центрального храма вышел повелитель Тикаля. На этот раз он был одет очень просто. Полоса ягуаровой шкуры вокруг бедер, единственное перо в волосах, небольшие браслеты на руках и щиток из перьев на правой голени составляли все его убранство. Непривычно выглядели и босые, без сандалий, ноги. Зато блистал великолепием украшений верховный жрец, шедший за правителем, не уступали ему в этом и остальные жрецы.
Спустившиеся сгруппировались вокруг стелы таким образом, чтобы владыка Тикаля и верховный жрец были видны стоявшим на площади.
– Отдадим драгоценную влагу жизни великому камню! – возгласил верховный жрец. Могучий низкий голос не вязался с его изможденным обликом. – Приступайте!
Правитель острым обсидиановым ножом рассек мочку правого уха, затем левого. Закапала кровь. Он наклонялся то одной, то другой стороной, стараясь, чтобы кровь попадала в яму. Туда же был брошен и нож.
34
Плотная мелкозернистая штукатурка, которой майя покрывали стены зданий, площади, дороги. Окрашивалась в различные цвета.