Зачем же, зачем? А может будет вершение правды?
И вы не слышали главного, этой песни, которую услышать ещё негде,
Музыка, пожалуй, возникни, я призываю вопия сего бытия,
Возрыдает симфония настырная созвучием резонирующих мембран,
Возможно вы угадали случай,
Ведь вы же есть, ведь вы же необъятна,
Небесной далью изгнаний стремились и видали рыдания пред виселицей,
Спадали жизни доколе судьбы прониклись насколько пронизывались обстоятельствами,
Вы здесь и звенья ссыпающихся оков звучащих,
Вы слышите? А может слышали?
И пусть уносит собой безграничное в каждый миг фатальный! Ну как, и вы возникли сим?
Почувствуйте свободу, вездесущую явь!
И непробудный сон, и неведомая ментальность, вновь рассекает бремя быта смыслом, посмертно и пожизненно, и скучно, и не заскучаешь, стон неслыханной мольбы и чаяния,
Где я, где вы, никому сие неведомо, мой бог не раздаёт секреты, моя богиня никому не принадлежит, их ведь словно нет, все святыни тщательно сокрыты от безалаберных укоров и безучастных бредней, и в данной последовательности событий меня словно ещё не было, так никого не ждёт паромная пристань, но однажды судно приходит.
Не тщетность ль? Да нет, безподобно и немыслимо!
Люди оглянувшись всей толпой, повыкатывали очи, и вздымая руки под неодолимой высотой между прочим, дирижировали каждый своим хором, каждый своей симфонией.
Что за площадь, что за базар? Откуда столько дивных всплесков из шлепков ладоней? Да каково вам иллюстрирующим быт и непокорность наделять сей шум и гам довольством?
Мне интересны ваши мысли,
Иного не коснуться,
Пускай ветра о морду мою рвутся,
Я добреду куда ни будь,
В объятиях любви, ей себя я посвящаю,
И ей всю сущность мига отдаю,
Моя стихия, моя слабость, моё могущество,
Ведь сим нагая жизнь, её потоком страсть бурлит,
И ревнивые затоки, тонкостей рассвета знатоки,
Звонкая ахинея с пьяной руганью звучит,
Ничего неуместного в уже возникшем,
Бесстыдно ускользая растворяет ветер мысли,
И раздаваясь лаем произвольничают псы.
Путники моей тревоги, путники моей мольбы, я вас сопровождать готовый до устья Стикса, до дна бездонной глубины, да не подведут меня мои ноги, да ваши крылья вознесут к местам где нерушимые горы во вздохах вытягиваются ввысь и небеса пронзают, с них осыпается порох крови засохшей на остриях вершин, ещё никем не зажжённый, не вышедший облаком, не вспыхнувшей души, и я обезумев крадусь понемногу, к нему потаённому, в себе огонь сохранив.
Ангелы с воронами кружа спускались в золоте небес струящем, изливаясь чистым светом, разгоняясь сквозь облачные петли, воспевали порождая куплет за куплетом, припев за припевом.
И солнца свет, и тень ночей, и пар пустынных миражей, мелькают в ожидании завета, плавится горячим потом лето, это тело мыслит, так уверенно себя узнавая во всём, и смазывает линии границ кем-то когда-то напетых, словно никого здесь нет, словно никогда и не было, но одиночество несметное всегда находит грани стороны иной, и с поры той становится заметно, вот он я, вот и все, вот и всё,
Никакой приметы, лишь всевозможные обличия сует ростка вселенной, где из него поток любви изливает свою песнь.
Знойная жара, она мною повержена и меня повергает, но я знаю, как её оседлать.
Серая хмурь с синевою и морщинистое море, мельтешащие зады и лица, мимо проплывают, летят,
Ветви дикой маслины лезут в глаза,
Ну где же ты, где, лунная дива, свет твоего золота может снова во мне утонет, снова утонет может,
Но вечер уходит, жизнь вся уходит, и ты уходи,
Мошкара в холоде ноет, покушаются на кровопролитие комары,
Заслуженные уроки незаслуженной перед уродами жизни, дарования дарованной плоти и мысли.
Кто-то крикнул из толпы: "Жизнь по определению, это нужда, потребность возжелавшая вольности и ставшая ею, она терпит крушение загинаясь от собственной корысти.
Движение, движение вверх и никакой безысходности!"
– Кто ты, дивный друг, чей голос извергся из толпы?
– Страшные люди, что не знают справедливости,
Должно быть они не знают любви,
Должно быть не знают взаимности,
Немыслимое дарование, немыслимое. Сложнейшее сочетание в виде жизни.
Ни об этом ли?
– Именно, но с той тонкостью, что нитью намотана на мою шею,
Низшие из повадок человеческих, это те, что ниже уже некуда, мнящие поверженность, но сохраняющие завышенную требовательность, чтоб без причины кривить лицевые жерла, под ногами путаться перманентно, истекая ротовою пеною, мерзостная дерзостность или просто выблядочность, страх попутавшая с вдохновением, искрит изъянами, а ни жемчугом, перил обвеиватели изрыгавшие своё назначение коллективным месивом под видом фактора количественного, мол нас много, а качество не обязало ничем, но есть в этом проблема, в стадной инерции количество так или иначе находит определяющий вектор, ни сегодня, ни завтра, но обязательно находит, иного социальная природа ещё не ведает,