– Вы не хотели со мной говорить? Решили заставить меня подождать в холле?
– Хотите устроить мне сцену?
– Не могу себе такого позволить.
– Жаль. Пожалуйста, отвезите меня обратно в комнату.
Энн собралась было выполнить просьбу, но кресло-каталка оказалось заблокированным.
– Тормоз, барышня.
– Извините.
– Вычеркните это слово из своего словарного запаса.
Адель относилась к тем женщинам, которые никогда не извиняются за то, что живут на этом свете. Они молча прошествовали по коридору. Стены скрывались за облезлой репродукцией, живописующей осенний лес. Какой-то тайный бунтовщик слегка оторвал ее уголок в поисках несуществующего аварийного выхода.
– На похоронах было много вдов. Мужчины уходят раньше, так уж устроена жизнь.
Оконная занавеска трепетала на холодном ветру; Энн бросилась вперед.
– Не закрывайте. Мне нечем дышать.
– Но ведь вы подхватите простуду.
– Ненавижу запертые окна.
– Уложить вас в постель?
– Я еще какое-то время предпочла бы смотреть на мир в его вертикальном положении.
Энн откатила кресло в уголок, подальше от сквозняков, и села рядом.
– Глэдис всегда ходит в одном и том же свитере?
– У нее их целая коллекция, штук двадцать. И все розовые.
– Один ужаснее другого!
– Когда вы, Энн, забываете о необходимости сохранять серьезность, на вашем лице появляется весьма прелестная улыбка.
6. 1929 год. Окна, открытые даже зимой
Кроме фаллоса и математики… больше нет ничего.
Ничего! Одна только пустота.
Вечером, после занятий любовью, Курт иногда просил меня описать испытанное мной наслаждение. Ему хотелось дать ему качественную и количественную оценку, а заодно проверить, испытываю ли я те же чувства, что и он. Будто мы, «женщины», обладали доступом в какое-то иное царство. В таких случаях мне всегда было трудно ему отвечать, по крайней мере с той точностью, которой он от меня ждал.
– Куртик, ты вновь превращаешься в прыщавого подростка.
– В таком случае давай лучше поговорим о твоей груди. Ах да, прости, о твоей большой груди.
– Она тебе нравится?
Он расправил рубашку. Я никогда не давала ему времени аккуратно сложить вещи на стул, в пику его привычкам, способным любого привести в отчаяние.
– Я люблю тебя.
– Врешь. Все мужчины лжецы.
– Кто тебе это сказал? Отец? Мать? Что это для тебя – силлогизм или же софизм? Ведь все зависит от того, кто произносит подобные слова.
– Твои речи для меня – чистой воды китайская грамота, господин доктор!
– Если ты услышала этот постулат от отца, то тебе не дано знать, лжет он или нет. Если же от матери, то она этот вывод сделала из своего собственного опыта общения с представителями сильной половины человечества.
– Чтобы сказать, что все воспитание девушек строится на лжи, достаточно лишь здравого смысла. Не пытайся применять ко мне свою адскую логику. У тебя черствое сердце. И ты всего лишь мужчина!
– Argumentum ad hominem[12]. Твоя логика недейственна, а мораль несправедлива. Если бы я прибегал к столь низким аргументам, то давно прослыл бы жутким грубияном.
– Подбрось лучше в печку угля.
Курт подозрительно покосился на огонь, это дело он на дух не выносил. Затем широко распахнул окно.
– Что ты делаешь? На улице собачий холод!
– Мне нечем дышать. В этой комнате очень душно.
– Из-за тебя я заболею воспалением легких и умру. Иди ко мне!
Он бросил рубашку и лег рядом. Мы забрались под одеяло Курт погладил меня по щеке:
– А оно симпатичное, это твое родимое пятно.
Я схватила его руку:
– Ты единственный, кому оно нравится.
Он двумя пальцами нарисовал в ложбинке моей груди горизонтальную восьмерку:
– Я читал одну прелюбопытную книгу о родимых пятнах.
Я слегка его укусила.
– Китайская легенда гласит, что они – отголосок прошлых жизней человека. Стало быть, в нашем предыдущем воплощении я оставил эту отметину, чтобы отыскать тебя в нынешнем.
– Ты хочешь сказать, что мне уже приходилось терпеть тебя раньше и что я обречена быть с тобой и в будущем?
– Я пришел к точно такому же заключению.
– Ты меня узнать сможешь, а я тебя?
– Я всегда буду держать открытыми окна, даже зимой.
– Для этого мне придется заглядывать во все подряд. Будет мудрее, если я тоже оставлю о себе напоминание.
12
Аргумент к человеку – аргумент, использующийся в риторике для того, чтобы противопоставлять оппоненту его собственное поведение или слова.