– Как они встретились?
– В университете.
– Вас изумляет, что такая женщина, как я, смогла захомутать такого гения, как он?
– Я живу в окружении сплошных гениев. Они не производят на меня никакого впечатления. Но ваш муж – легенда, это признают даже выдающиеся научные умы. Он прославился теориями, понимание которых доступно далеко не каждому.
– Мы с ним были парой. На том остановитесь и больше не копайте.
– И сидя вечером за столом, вы обсуждали его работу? Я сегодня доказал возможность путешествий в пространстве-времени, подай-ка мне соль, дорогая?
– А как было в вашей семье?
– Я никогда не ужинала с родителями.
– Вижу. Строгое воспитание?
– Профилактика.
– Как это?
– Меня воспитали в старых традициях.
Детство Энн было насыщено вечным хаосом, никогда не покидавшим порога дома. Ужины наедине с гувернанткой, частные школы, уроки музыки и танцев, платья с оборочками и общий смотр перед парадным выходом в свет. По пути домой, после светских раутов, где мать порхала бабочкой, а отец напыщенно излагал свои воззрения, она скрючивалась на заднем сиденье машины и притворялась спящей, чтобы не задохнуться от их разговоров. Увидев на устах молодой женщины горькую улыбку, Адель стала усиленно разглядывать свои пальцы. И похоже, осталась довольна их подсчетом.
– Говоря откровенно, в самом начале нашего романа я его изводила. Потому что ненавидела чувствовать себя отверженной. У меня совершенно не было доступа к огромному пласту его жизни. Мне пришлось учиться знать свое место. Но я родилась не для этого. И хотя ничего не желала признавать, подобная отчужденность не переставала меня поражать! Да и потом… у нас были и другие заботы.
Энн налила пожилой даме воды, чтобы удовлетворить ее жажду.
Адель неуверенной рукой взяла стакан, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.
– Курт постоянно стремился к совершенству, несовместимому с принципом вульгаризации. Оно подразумевает некую форму недоговоренностей и компромиссов. Все, что мне было известно о его работе, я по крупицам узнавала от других, постоянно прислушиваясь к их разговорам.
– А когда вы осознали весь масштаб его личности?
– С самого начала. В университете он был восходящей звездой.
– Теорему о неполноте он сформулировал уже при вас?
– А почему вы спрашиваете? Собираетесь написать роман?
– Просто мне хотелось бы услышать вашу версию. В среде посвященных эта теорема стала чем-то вроде легенды.
– Я всегда смеялась над теми, кто разглагольствовал по поводу этой долбаной теоремы. Говоря по правде, было бы просто удивительно, если бы половина из них хотя бы могла понять, о чем в ней идет речь. А сколько таких, кто пользуется ею, чтобы доказывать всякую ерунду! Лично я признаю ограниченность моего понимания. Но они моего нерадения не разделяют.
– А эта ограниченность вас не злит?
– К чему бороться, если сделать все равно ничего нельзя?
– Это на вас не похоже.
– Вы полагаете, что уже достаточно меня узнали?
– Вы значительно глубже, чем хотите казаться. Однако ответьте мне на вопрос – почему я? Почему вы разрешаете мне к вам приходить?
– Вы не побоялись вести себя со мной бесцеремонно. Снисходительность ввергает меня в ужас. Мне нравится смесь извинений и наглости, которой вы меня пичкаете. К тому же я не прочь узнать, что скрывается за вашими манерами простушки.
Деликатным жестом Адель заправила под тюрбан выбившуюся прядку волос.
– Знаете, что говорил Альберт? Да-да, Эйнштейн был нашим близким другом. Звучит солидно, да? Боже мой, как же он надоедал своими разговорами!
Энн склонилась к пожилой даме, чтобы не пропустить ни единого слова.
– «Самое прекрасное и глубокое, что может выпасть на долю человека, это ощущение тайны». Конечно, из этого изречения можно сделать неоспоримые выводы, но лично я узрела в нем нечто совершенно иное. Я прикоснулась к тайне. И даже если поведаю вам обо всем, вы все равно никогда не почувствуете того, что испытала я.
– А вы изложите мне факты в виде занимательной истории. Я не буду включать ее в докладную начальству. К Институту это не имеет никакого отношения. Только вы, я и чашечка чая.
– Я предпочла бы немного бурбона.