– Но для Института вы вряд ли являетесь приоритетом планетарного масштаба.
– Что-то я в этом сомневаюсь! А вы? Почему вы с такой настойчивостью окружаете меня своим вниманием? Неужели ваше положение настолько шаткое?
– Обожаю с вами разговаривать.
– В той же мере, в какой я оценила ваш подарок. Не хотите отведать?
Энн отказалась. Ее самоотверженность не доходила до того, чтобы пользоваться ложечкой после пожилой дамы.
– Ну и как он, этот ваш директор?
– Носит под рубашками водолазки.
– Да помню я его. Одно время в Институте с ним все носились, как с младенцем. Поговаривают, что каждая секретарша, прежде чем войти к нему в кабинет, должна застегнуть блузку на все пуговицы.
Адель, держа ложечку на весу и выпятив испачканный шоколадом подбородок, наблюдала за посетительницей. Энн принялась копаться в сумке, пытаясь скрыть охватившее ее замешательство. Содержимое сумки производило впечатление: отделение для ручек, еще одно для лекарств, две папки со срочными делами, книга «Алеф» Борхеса, чтобы коротать время в ожидании, иголка с ниткой, толстый ежедневник и связка ключей на длинной цепочке. Молодая женщина таскала с собой такую тяжелую сумку, что у нее постоянно болела спина. Она помнила об этом каждый вечер, но по утрам вновь взваливала на себя эту тяжкую ношу. Ей удалось отыскать носовой платок, который она положила на кровать рядом с коробкой из-под торта. Адель не обратила на него никакого внимания.
– Такая сумка занимает целое сиденье. Скажите, девушка, вам тяжело, когда вы не успеваете переделать все свои дела?
– Вы что, в свободное время подрабатываете психоаналитиком?
– Знаете еврейскую шутку по поводу того, кто такой психиатр?
Энн напряглась. Австрийская католичка образца 30-х годов прошлого века могла иметь очень простое решение этого уравнения без единого неизвестного.
– Психиатр – это еврей, пожелавший стать врачом, чтобы сделать приятное матери, но хлопавшийся в обморок при виде крови.
– Вам не нравятся евреи? Вы уже не первый раз меня подобным образом проверяете.
– Не будьте вы так предсказуемы! Этот анекдот мне рассказал Альберт Эйнштейн.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Я вам его прощаю. Потому что понимаю ваше недоверие.
Энн вновь погрузилась в свою сумку в поисках резинки для волос. Без упругого конского хвоста она теряла способность к размышлениям. Адель смотрела на нее с нежностью.
– Вам надо чаще распускать волосы.
– Вы не только психоаналитик, но и визажист?
– По сути, это одно и то же. Или почти. У вас невероятный оттенок кожи. И ни единого пятнышка! Вы безупречны, как Дева Мария. У вас чуть длинноватый нос и слишком кроткий взгляд. Когда вечером куда-то идете, лучше пользуйтесь ярко-красной помадой.
– Осмотр завершен?
– Почему у вас нет желания нравиться окружающим? Вы же очень милы.
– В моей семье фривольные нравы не приветствуются.
– Бьюсь об заклад, что вам очень хотелось бы заниматься чирлидингом, но при одной мысли об этом с вашей матушкой случался приступ. Люди, называющие себя «глубокими», часто очень несчастны.
– Никогда не любила слишком сильно краситься.
В этом Энн не лгала: она еще на заре своей юности решила, что конкуренция между женщинами не относится к числу ее любимых видов спорта. Что, впрочем, не мешало ей тренироваться, потому что мать молодой женщины была скупа на ласки, зато щедра на советы. Не успела ее дочурка научиться ходить, как она посчитала своим долгом пробуждать в ней женственность посредством розовых тонов, кукол и пышных платьиц. В те времена Рэчел еще не примкнула к движению феминисток и считала обольщение естественным оружием женщины. Ей очень нравилось теоретизировать по поводу материнской заботы и тратить массу усилий на то, чтобы образ слишком идеальной женщины не препятствовал правильному развитию дочери: по воскресеньям мать не красилась. Но в своем благодушии она все же не доходила до того, чтобы смывать с себя макияж в другие дни недели. Во время лекций и научных докладов пользовалась серым карандашом для бровей, а на светские рауты отправлялась с перламутровыми веками и бежевыми губами. На ночные гулянки ярко подводила черным свои глаза невероятного сиреневого оттенка. Маленькой девчушкой Энн дожидалась ее, глядя на улицу из окна своей комнаты. На следующее утро на материнской подушке оставались следы черной туши, в то время как отцовская даже не была смята. В возрасте, когда одноклассницы уже вовсю увлекались макияжем, Энн была вынуждена застегивать блузку на все пуговицы и корпеть над книгами.