Прогулка закончилась так же, как и началась, – в неловкой тишине. Каждый из нас был погружен в свои мысли. И хотя я не имела особых математических дарований, мне все же был известен этот баллистический постулат: крохотное отклонение угла вылета приводит к огромной разнице при попадании. В какое измерение, к какой версии нашей истории он так и не привел меня тем вечером?
3
– Что значит «Mag sein»? Она отдаст бумаги или нет? Чего она добивается, играя в эти игры?
– Полагаю, желает выиграть время. А еще хочет, чтобы ее слушали.
– Не торопитесь, сколько будет нужно, столько и ждите. Единственное, убедитесь, что архив спрятан в надежном месте. И не вздумайте ей в чем-то противоречить! Эта полоумная старуха вполне может вышвырнуть бумаги в корзину.
– Насчет «полоумной старухи» у меня есть сомнения. Она выглядит вполне здравомыслящей. По крайней мере во всем, что касается бумаг.
– Это просто смешно! Она не в состоянии расшифровать эти записи.
– За пятьдесят лет совместной жизни он вполне мог объяснить ей некоторые аспекты своей работы.
– Черт бы ее побрал! Мы говорим не о мемуарах коммивояжера, а об области знания, в которой простой смертный не в состоянии понять ни единой формулировки!
Энн на шаг отступила – она ненавидела, когда кто-то вторгался в ее личное пространство. У Келвина Адамса была скверная привычка брызгать слюной в лицо каждый раз, когда у него поднималось давление. Молодая женщина рассказала ему о разговоре с вдовой Гёделя сразу по возвращении в Институт. При этом умалчивать об агрессивности пожилой женщины или затушевывать ее не стала. Но зато постаралась подчеркнуть все ее достоинства. По крайней мере, ей удалось приоткрыть дверь, о которую ее предшественник, патентованный специалист, обломал себе зубы. Раздраженный тем, что дело не сдвинулось с мертвой точки, директор не обратил на этот нюанс никакого внимания.
– А если она сама уничтожила архив в приступе паранойи?
– Маловероятно.
– Его семья не заявляла о каких-либо правах?
– У Гёделя только один наследник, его брат Рудольф, который живет в Европе. Математик завещал все жене.
– Стало быть, посчитал, что она сумеет распорядиться этим нематериальным наследием. Бумаги должны вернуться в Институт, потому что обладают исторической ценностью, будь то тетради, счета или выписанные врачом рецепты!
– Как знать, может, нам попадется какая-нибудь его неизвестная рукопись?
– Шансов на то, что мы наткнемся на что-нибудь фундаментальное, очень и очень мало. В последние годы он был немного не в себе.
– Странности гения все равно несут на себе печать его гениальности.
– Моя дорогая Энн, в той сфере, которой вы занимаетесь, романтика – признак дилетантства.
От этой презрительной фамильярности ее покоробило; Энн знала Келвина Адамса с детства, но никогда не позволяла ему называть ее по имени. Особенно в стенах ИПИ. Еще чуть-чуть, и он хлопнет ее по филейной части. Что же касается гения Гёделя, то наивностью в этом плане она отнюдь не грешила – ею двигало подлинное увлечение. За пятьдесят лет было опубликовано очень мало работ таинственного затворника. Но, по свидетельству многочисленных очевидцев, он работал не покладая рук. Так почему тогда от этих бумаг нельзя ждать ничего, кроме исторических фактов? Роль простого курьера ее отнюдь не устраивала. Энн обязательно нужно завладеть архивом, чтобы забить Келвину Адамсу его высокомерие обратно в глотку. «Вы хорошо разбираетесь в бурбоне, господин директор?» Вопрос, излишний для каждого, кто по утрам дышит перегаром.
После обеда Энн вновь отправилась в пансионат, готовая пойти на новый приступ. Но дежурная медсестра тут же умерила ее пыл. Миссис Гёдель была на процедурах, и ей придется подождать. Молодая женщина сконфуженно рухнула в кресло в коридоре. Причем села так, чтобы можно было видеть запретную дверь. С конца коридора ее окликнуло создание добрых ста лет от роду. «У вас есть шоколад?» Наткнувшись на молчание посетительницы, оно тут же удалилось.