В тот день он устроился в глубине зала. Я застучала каблучками и, покачивая бедрами, продефилировала среди белых скатертей к его столику. У него были бы все возможности меня в подробностях разглядеть, если бы в тот момент он не погрузился в чтение. А когда наконец оторвался от своей книги, меня вновь поразила его молодость. Он был весь какой-то гладенький, с кожей, будто у младенца, и уложенными самой природой волосами. Костюм на нем сидел безупречно. В нем не было ровным счетом ничего от киноактеров, о которых без конца судачат за кулисами заведений: он обладал плечами, созданными для кабинетной работы, но никак не для гребли на веслах. В то же время от него исходило какое-то очарование. Взгляд его переполняла нежность, синева глаз казалась необъятной. И хотя приветливость Курта отнюдь не казалась притворной, его взор был обращен не на собеседника, а куда-то далеко-далеко – вглубь себя.
Не успели мы поприветствовать друг друга, как к нам подлетела официантка – сама аскетичность в строгом костюме – и предложила сделать заказ, избавив от суровой необходимости начать разговор. Я выбрала фиалковое мороженое, в душе сожалея о недостойных пирожных, красовавшихся на прилавке. Первое свидание вряд ли подходило для демонстрации моего чревоугодия. Увидев длинный перечень кондитерских изделий, Курт погрузился в пучину размышлений. На его нескончаемые вопросы официантка отвечала со стоическим терпением. Подробное описание всех этих лакомств разожгло во мне аппетит, и я заказала еще рожок с кремом. К черту хорошие манеры! Зачем откладывать удовольствие на потом? Курт в конечном счете удовлетворился лишь чаем. Девушка облегченно упорхнула.
– Чем занимались после обеда, господин Гёдель?
– Был на собрании «Кружка».
– Это что-то вроде английского клуба?
Он негнущимся пальцем поправил очки:
– Нет, это дискуссионный клуб, основанный профессорами Шликом и Ханом. Хан, скорее всего, будет моим научным руководителем. Я собираюсь держать экзамен на докторскую степень.
– Представляю себе картину… Вы утопаете в огромных кожаных креслах и перевариваете обед, любуясь деревянной обшивкой стен.
– Мы встречаемся в небольшой комнатке на первом этаже математического института. Или в кафе. Никаких кресел там нет, да и деревянной обшивки на стенах я тоже не заметил.
– Что же вы обсуждаете? Спорт и сигары?
– Мы говорим о математике, философии. О языке.
– А о женщинах?
– Нет. Никаких женщин. Впрочем, да. Иногда к нам присоединяется Ольга Хан.
– Она красива?
Он снял очки, чтобы смахнуть с них невидимую пылинку:
– Очень умна. И необычна. На мой взгляд.
– Она вам нравится?
– У нее есть жених. А у вас?
– Хотите выяснить, не собираюсь ли я замуж?
– Нет. А что вы делали после обеда?
– Репетировали новое представление. Придете на меня посмотреть?
– Непременно.
В кафе мне очень нравилось.
– Милое местечко. Вы часто здесь бываете, господин Гёдель?
– Да, с матерью. Она большая ценительница здешних пирожных.
– Почему вы не взяли ничего поесть?
– Слишком большой выбор.
– Я могла бы сделать заказ за вас.
Официантка поставила перед Куртом чайник, чашку, сахарницу и молочник. Он тут же принялся расставлять их по ранжиру, тщательно избегая прикасаться к моему столовому прибору. Затем зачерпнул ложечку сахара, тщательно снял горку, оценил количество, высыпал обратно в сахарницу и повторил снова. Его манипуляциями я воспользовалась, чтобы вовсю насладиться вкусом мороженого. Курт понюхал содержимое чашки.
– Не нравится чай, господин Гёдель?
– Они используют крутой кипяток. А лучше несколько минут подождать, тогда листики смогут настояться.
– У вас прямо какая-то мания.
– Зачем вы мне это говорите?
Чтобы не расхохотаться, я уткнулась в свое мороженое.
– У вас хороший аппетит. Приятно смотреть, как вы едите, Адель.
– Сколько ни съем, все сгорит. Энергия бьет прямо фонтаном.
– Завидую вам. А вот у меня хрупкое здоровье.
Он улыбнулся мне голодной улыбкой, и я почувствовала себя пирожным с виноградом и яблоками, выставленным в витрине кондитерского магазина. Потом вытерла салфеткой губы, и мы пошли танцевать танго.