Брат молчал, никак не выражаясь насчет ее отсутствия, хотя София видела, что он заинтересован и ждет объяснений. Его заискивающий взгляд преследовал ее все утро, когда она вернулась в комнату, и после на завтраке, он наверное только ради этого пошел сегодня с ней на тренировочное поле. Однако сейчас он о чем-то увлеченно разговаривал с Ольрун и совсем не замечал, как его сестру уничтожают на ринге. Впрочем, София не хотела его помощи и уж тем более его вопросов.
Недомогание, которое преследует ее все утро, легко объяснимо, наверное… София немного понимала в физиологии, строении человека, да и первую помощь она могла оказать только тогда, когда видела открытую рану и могла ее зашить и забинтовать. Можно было бы обратиться к медикам или к Эйр, но София не хотела объяснять причины этой тянущей боли между ног. Сегодня ночью она стала женщиной, стала женщиной Хеймдалля… От этого в животе порхали бабочки, а сердце ускоряло бег. Скорее всего эта боль лишь отголосок той боли, но она не жалела ни о чем, а наоборот готова была улыбаться и светиться от счастья…
Хеймдалль был…нежным, таким вездесущим, его было много, он был по всюду, его запах, поцелуи, руки, прикосновения, она до сих пор ощущала их по всему телу. Конечно же это было вызвано тем, что они толком-то и не спали. Оказывается, когда пара молодых людей засыпают вместе обнаженными, они долго не спят. Просыпается кто-то один, и его руки, губы и ласки сразу же будят второго. Хоть София и боялась будить Хеймдалля своим пробуждением и разглядыванием его тела, однако его будили ее мысли, и он открывал свои фиолетовые глаза, растягивая губы в самовлюбленной улыбке и переворачивая ее на спину, снова устраивался между ног.
Эта ночь оказалась такой короткой, хоть она отчетливо помнила каждую секунду, каждое мгновение и ласку. Она помнила, как он, видимо наконец устав что-то говорить, просто терся о ее скулы, шею и плечи носом, показывая этим намного больше, чем любыми словами. Хеймдалль с такой страстью и желанием брал ее на своей лежанке. Казалось, в нем полыхало какое-то пламя, казалось он не мог насытиться и желал все больше и больше. София же принимала его ласки, с благодарностью окуналась в омут его глаз, тонула в его страсти, открываясь и принимая все, что он ей дает. Она никогда такого не испытывала, никогда не ощущала такого единение с миром и с кем-то другим, никогда не была чьим-то центром и не видела этот центр в ком-то. Этой же ночью она почувствовала это все.
Дыхание перехватывало, а руки тянулись к его коже, когда он смотрел на нее так…так, как будто она всё для него. Он не желал никуда идти, не желал, как и она, чтобы эта ночь кончалась, чтобы солнце вставало. Было плевать на Всеотца, на Рагнарёк, на какие-то войны, чужое мнение, разногласия, загадки, маски, магические пещеры, скрытые чертоги. Мир сузился до них двоих. Под утро, потерявшие всякую надежду уснуть, они лежали в обнимку около дотлевающего очага. София знала, что он читает ее мысли, что Хеймдалль слышит их, но она просто не могла их найти, в голове была приятная пустота, какое-то тихое счастье. Она просто улыбалась, вдыхая его запах, ощущая его кожу под рукой, его семя в своем лоне. Подняв глаза, она собиралась спросить, что у нее в голове, но наткнулась на такое же счастливое и самовлюбленное выражение лица.
Хеймдалль мягко оглаживал ее спину, бедра, прекрасно слыша ее мысли, чувствуя ее намерения и настроение. И он готов был подписаться по каждым из них, потому что полностью был согласен и ощущал тоже самое. Казалось, они могли бы провести так всю жизнь. Только они вдвоем, только приятная тишина, только губы, руки и сплетенные тела. Однако надо было возвращаться в реальный мир. Сердце Софии билось еще быстрее, когда она вспоминала их совместное утро.
Оба были уставшие, но счастливые. Хеймдалль уступил ей право умыться первой, с пошлой и довольной улыбкой наблюдая за станом девушки, которая проводила по золотистой коже мокрым полотенцем. Одеться он уже ей не позволил, снова возвращаясь к столу, где были разбросаны их вещи, где она уже собиралась снова забинтовать свою грудь, он заключил ее в кокон рук, снова оказываясь позади. Хеймдалль проводил руками и губами по еще влажному телу, отчего она подрагивала, потираясь ягодицами о его бедра и твердый член. И он просто опрокинул ее грудью на стол с вещами, устраивая руки на разведенных в стороны ногах. Она была уже готова для него, возбужденная от его горящего взгляда, от всех поглаживаний своего тела перед ним, а всплывающие картинки прошедшей ночи в голове только подливали страсти в огонь их общего желания.
— Я же обещал тебе, что возьму тебя во всех позах и на всх поверхностях, если не прекратишь так сексуально думать, — шипел он, устраиваясь сзади. — Что ж, вот и первая, — он толкнулся в влажные складочки, заполняя ее своей длиной. — То самое подчинение, — толчок и их синхронный выдох, — которое так тебя возбуждает, детка, — толчок, еще один, мощные быстрые движения, ее стоны от слов и некой грубости. — Куколке нравится, когда она оказывается в руках кукловода, ведь так? — этот бесподобный саркастичный голос, отдающий сейчас пошлой хрипотцой. — Испорченная девчонка! — шлепок по ягодице. — Нравиться моя грубость, нравиться быть подо мной, когда я беру то, что мое?
Она стонала в голос, застигнутая врасплох его обличающими словами, вдавливаемая в твердую поверхность стола его быстрыми движениями, слыша его шлепки по собственной попе, а также их шлепки от удара его бедер о ее ягодицы. София чувствовала его напор внутри, ощущала его руки на талии и то, как грудь трется о шершавую поверхность стола. Она готова была признать все что угодно, лишь бы он не останавливался, и даже эту странную правду, которую она начала ощущать только рядом с ним. Ей нравилось, когда он был властен над ней, от этого ноги подгибались, а во рту становилось больше слюны. Его мощные толчки с бешенной амплитудой вдавливали ее в стол, оставляя ссадины и синяки на косточках таза, локтях и коленях, но ей было плевать, только страсть, только вечное, как жизнь, соитие тел. Она ощущала себя львицей, прогнувшейся под царем зверей, потому что не представляла большую страсть и желание, чем животную, которая одолела, захватила их.
— Давай, Софи… — рычал он, смягчаясь в голосе, но ускоряясь в толчках. — Царь зверей должен довести свою царицу до блаженного царства, — ухмылялся он, перемещая руку на ее плечо и шею и слегка сдавливая. — А такая грубость, куколка?
Перед глазами начали плясать темные круги, не от нехватки воздуха, от внезапно настигшего оргазма, растекающегося по всему телу блаженной негой и легкой судорогой.
— Ох! — выдохнул сзади Хеймдалль, продолжая толчки. — Я ведь даже не сжимал, детка! — он снова переместил руки на талию, фиксируя в нужном положении ее тело и ускоряя собственные движения. — Развратная, грязная куколка! — еще один шлепок прилетел по ее ягодице. — Моя София… Моя! — в каком-то исступлении кричал он, изливаясь в нее полностью.
Хорошо, что начали они эти сборы еще до рассвета, потому что первые лучи настигли их как раз в тот момент, когда он с характерным хлюпающим звуком вышел из нее, а на пол закапало белое семя. Дальше приходилось действовать быстро, хоть в голове и всем теле было желание завалиться обратно на шкуры в его объятия и спать. Прерываемая поцелуями и поглаживаниями тел, она снова стерла испарину и следы их секса все тем же мокрым полотенцем. Хеймдалль выглядел уставшим, но довольным собой, наверное, он еще радовался тому вакууму, который был в ее голове после такой ночи и бурного утра.
Быстро накинув одежду они поспешили обратно на воздух. София так и не смогла толком осмотреть ни открытое с помощью собственной магии хранилище с артефактами Греции, ни то место, где они стали с Хеймдаллем едиными. Впрочем, в душе было четкое ощущение, что здесь она далеко не в последний раз, а от тех самых разговоров про «все позы и все поверхности» у нее снова скручивался узел в животе.