Вяканье ребенка заставило его бросить взгляд через тускло освещенную спальню. Он тихо встал и, обойдя кровать, посмотрел на извивающийся сверток. Малышка спала в старой колыбельке, которую Мама Паркер принесла с чердака. Старая колыбелька Шеннон. Он уже и забыл, что сохранил ее. Христос, да она, похоже, лежала на чердаке больше тридцати лет. Без колебаний он взял Морриган на руки. Чуть неловко похлопал по спинке и поспешил из комнаты, чтобы не разбудить спящую жену.
– Шш, – стал он успокаивать малышку.
Наверное, она хочет есть. Новорожденных надо часто кормить – это он хорошо помнил. Ричард подогрел бутылочку с детским питанием. Детский запах и вес на руках вызывали в нем воспоминания. Он уже забыл, что держать на руках новорожденную дочь – это сродни священнодействию. Он никогда не был особенно религиозен. У него не было времени участвовать в делах душной и лицемерной церкви. Он всю жизнь удивлялся, как легко люди верят, что Бог находится в каких-то зданиях и текстах, избыточно переведенных и раздерганных на предложения. Он нашел своего бога, или богиню, мысленно поправился он и про себя рассмеялся – в стогах мягкого пастбищного сена, в теплом запахе хорошо поработавшей четвертьмильной[4] лошади, в преданности своих собак. Поэтому, держа на руках новорожденную девочку, он думал не о церкви и тому подобном. Он думал о совершенной красоте, чуде в самом его прекрасном исполнении. Он опустился в кресло-качалку и вздохнул, услышав, как хрустнули колени. Но несмотря на затекшую спину и плечи, он перестал ощущать себя стариком, глядя, как малышка сосет из бутылочки и издает тихие щенячьи звуки. Он почувствовал себя человеком, вновь увидевшим магию рождения и жизни. И вновь родившейся любви.
– Мне кажется, мы с тобой поладим, – сказал он, обращаясь к малышке. – Мы с Мамой Паркер уже немолоды, но и не настолько тупоголовы, как эти двадцатилетки. И у меня есть кое-какой опыт отцовства. Если бы здесь была Шеннон, она бы тебе подтвердила, что мы с ней отлично ладили.
От мыслей о Шеннон ему, как всегда, стало грустно. Он скучал по ней. Но этим вечером, держа в руках сладкую маленькую девочку, он не так остро чувствовал потерю дочери. Тоска по Шеннон никогда не уйдет, но с этой малышкой, так сильно на нее похожей, может быть, станет не такой резкой.
Когда девочка покончила со своей бутылочкой, он поднял ее к плечу и хихикнул, когда она громко срыгнула, как маленький матросик.
– Точно как Шеннон, – произнес он. Потом уложил ее на согнутую руку – здоровую, конечно, – и стал укачивать. И откуда-то из глубин памяти возникли строки из книги, которую он много раз читал Шеннон, когда она была маленькой девочкой. – «Волчок Джонни – это рыжий кот. Хочешь узнать, почему его так зовут?»[5] – Малышка моргнула и улыбнулась ему. И Ричарду показалось, что его сердце – словно придавленное тяжестью с того самого дня, когда его дочь ушла из земного мира – вдруг взмыло ввысь, как будто у него выросли крылья. Ему пришлось откашляться и проморгаться, прежде чем продолжить историю: – «Джонни крутится, когда…»
Глава 5
Партолон/Оклахома
Я очень люблю свой «мир сновидений». Да, там нравится мне больше, чем в храме Эпоны (который я обожаю), в Тоскане (где я пила как лошадь, пока группа моих учеников пыталась водить меня по городу) и даже Ирландии (где ученики снова пытались заставить меня придерживаться образовательного тура и, к счастью, у них ничего не получилось). Я всегда умела контролировать свои сны – задолго до того, как оказалась в Партолоне и стала Избранной Эпоны. Ребенком я считала, что это нормально, и не видела в этом ничего необычного. Пока в третьем классе одна из подруг не пожаловалась, что накануне ей приснился кошмар. Я засмеялась и сказала что-то вроде «А почему ты не предложила своим снам отнести тебя в более приятное место?». Подруга посмотрела на меня как на ненормальную и сказала, что никто не может управлять своими снами. Я тут же заткнулась (что было для меня нехарактерно) и в тот же день спросила об этом отца. Папа объяснил мне, что обычно люди не могут управлять своими снами, так что лучше об этом помалкивать. Я так и сделала, хотя необычность этой способности мне совершенно не мешала.