– Всегда будут стены, чтобы защититься от ветра…
– Всегда будут стены, чтобы защититься от ветра…
– И крыша, чтобы укрыться от дождя…
– И крыша, чтобы укрыться от дождя…
– И чашка чаю у камина… (На миг я испугалась: а вдруг здесь не знают, что такое чай?)
– И чашка чаю у камина… (Все заулыбались; наверное, все-таки чай они пьют).
– И веселый смех…
– И веселый смех…
Пора нанести завершающий удар. Обернувшись к моему новоиспеченному временному мужу, я посмотрела на него в упор, прошептала последнюю строчку и получила огромное удовольствие, наблюдая за тем, как изумленно распахиваются его глаза, пока Аланна повторяла за мной:
– Пусть те, кого вы любите, всегда будут рядом, и все, чего желает ваше сердце, пусть исполнится!
После того как она звонко повторила сказанные мной слова, кентавры разразились одобрительными криками. Клянусь, я заметила, как вытянулось лицо у Кланфинтана и как пропала его ехидная улыбочка. Шах и мат!
Как-то мой любимый университетский преподаватель глубокомысленно заметил:
– Ни в коем случае нельзя трахаться с филологинями. Головы у них напичканы всякой бесполезной дрянью. Они то и дело вспоминают что-то, и их познания бьют вас по самому больному месту!
Еще одним доказательством моей победы послужило сияющее лицо Аланны. Мои ноздри уловили вкусные ароматы, идущие от подносов с едой, которые вносили в зал… как бы их обозвать? Прислужницы потолще. Видимо, нимфы не в состоянии одновременно носить свои прозрачные одеяния и подносы с едой. У меня закружилась голова. Интересно, сколько в самом деле прошло времени с тех пор, как я ела в последний раз?
– Прошу тебя, госпожа, сядь. – Аланна снова спасла меня, вовремя вмешавшись.
Табун дружков моего временного мужа последовал нашему примеру, и обслуга принялась обносить нас красивыми блюдами. Тут мой, предположительно обожаемый, супруг, почтительно кивнув мне, отошел в сторонку и принялся о чем-то шептаться с каким-то типом – то ли другом, то ли слугой… все равно. Попивая очередное превосходное красное вино, на сей раз больше похожее не на каберне, а на насыщенное, мягкое мерло, я воспользовалась тем, что внимание моего нареченного было обращено не на меня, и принялась исподтишка изучать его.
Если бы мне предложили сыграть в игру и описать его одним словом, я бы выбрала слово «сила». Он был огромный и мускулистый – очень мускулистый, что никоим образом не портило впечатления. Я ведь тоже не какая-нибудь анорексичка.
Я вовсе не призываю штрафовать всех тощих мозгляков поголовно и стараюсь не истекать слюной при виде мускулистых качков типа Шварценеггера (ключевое слово – «стараюсь»). Мой молодой муж по-прежнему был всецело поглощен разговором, и я продолжала рассматривать его. Да, мне удалось удержать челюсть на месте и даже не пронести вино мимо рта. Я залюбовалась его густой черной гривой (или все-таки волосами?). Он связал их в конский хвост (извините за каламбур) кожаным ремешком (едва ли не шире той полосочки, которая изображала мои трусики). Лицо у него подчеркнуто мужественное – высокие скулы, прямой, хорошо вылепленный нос и выраженная ямочка на подбородке (он напомнил мне блаженной памяти Кэри Гранта). Шея крепкая, мощная, однако ничто не указывало на то, что он сидит на стероидах. Шея переходила в широкие плечи и – да, не скрою – в совершенно восхитительную грудь, поросшую курчавыми черными волосами – ровно настолько, насколько надо. Благодаря темно-бронзовой коже он казался позолоченной статуей. Черный кожаный жилет был распахнут и подчеркивал красоту его великолепной грудной клетки (в колледже я выбрала факультатив по анатомии и физиологии, так что нужные термины знаю). Далее я отметила свою любимую деталь: отлично накачанный брюшной пресс. Не обошла вниманием и гладкую, аппетитную талию. Короче говоря, в своей человеческой половине, которая заканчивалась ниже брюшного пресса, примерно там, где у обычного мужчины начинаются бедра, он выглядел чертовски привлекательным мужчиной в полном расцвете лет – на восемнадцать… нет, я шучу! Лет на тридцать с чем-то. Понятия не имею, какой возраст считается возрастом полного расцвета для коней.
Лошадиная шкура у него была гнедая, причем постепенно темнела сверху вниз. Если круп был почти светлым – как спелые желуди или кожаные переплеты старинных книг, – то внизу, у копыт, его ноги оказались почти черными, как волосы на голове. Поглощенный разговором, он пересел по-другому. Его шкура лоснилась в свете многочисленных свечей. Пусть он и брюзга, по крайней мере, он не махнул на свою внешность рукой. Как я уже сказала, он был крупный; примерно пятнадцать – шестнадцать ладоней[3] в холке. Он больше напоминал не чистокровку, а скакуна на короткие дистанции – мускулистого, великолепно сложенного для мощных рывков вперед.
3