Она видела по нему, что он только сделал вид, будто бы не понял вопроса.
— Дома было так же, как и здесь, на Юго-Западе? Или теперь вы видите другие картины?
На мгновение Сендрин сжала губы и помолчала. Затем она все же тихо ответила:
— Страшнее.
Он облегченно выдохнул.
— Вам стало лучше после того, как сгорел термитник?
— Гораздо лучше. Я… — она умолкла, потому что ей стало все понятно. — Это были Вы. Вы сожгли термитник!
Он ничего не ответил.
Сендрин не могла в это поверить.
— Я думала, вы — друг туземцев. И, тем не менее, вы не придумали ничего лучшего, чем разрушить их святыню?
— Для санов холм был святыней, это правда. Но для вас, Сендрин, он был чем-то большим. Он стал опасным. Он должен был исчезнуть.
— Я все еще не могу понять, откуда вы обо всем этом знаете.
— Давайте поменяемся ролями, — предложил он и снова улыбнулся. — Что вы знаете обо мне?
Озадаченная, она смотрела на него.
— О вас? Я знаю ваше имя, вашу семью. Вы глухой. И вы играете на гобое гораздо лучше, чем хотите в том признаться.
— Это еще не все.
— Мне жаль. Вы никогда не говорите о себе.
— Я и не должен этого делать. Постарайтесь. Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу.
— Ах, перестаньте!
— Нет, попробуйте.
— Я прошу вас, Адриан! Такие забавы, быть может, производят впечатление на ваших маленьких сестер, но не на меня.
— Вы были в жилище термитов, не так ли?
Ее руки постепенно начали дрожать.
— Это был только сон, — возразила она тихо.
— Вы носите в себе тайну, — проговорил он убежденно. — Кое-что такое, о чем вы никогда не говорите.
— Только не говорите…
— Это должно касаться вашего брата.
Инстинктивно она отступила на два шага назад. Она отчаянно боролась с желанием развернуться и убежать прочь. Но от чего она убежала бы? От Адриана или от того, что он знал?
— Почему вы не пытаетесь узнать, прав ли я? — Его интонации теперь стали резче. — Если хотите, вы можете узнать обо мне все. Так же как и я, в свою очередь, если бы я действительно попытался это сделать.
Она неуверенно наклонила голову набок.
— Вы внушаете мне страх.
В его светло-голубых глазах что-то блеснуло. Сначала она подумала, что он сдерживает смех, но затем поняла, что это было кое-что совершенно иное. Он не смеялся над ней. Совсем наоборот — он беспокоился о ней.
Это было ощущение, которое испугало ее больше, чем все, что он говорил до сих пор. Никто не должен был беспокоиться о ней. Она была достаточно взрослой, чтобы самой заботиться о себе.
Он медленно подошел к ней.
— Вы все говорите, говорите, почему же вы не скажете то, о чем на самом деле знаете больше? Почему вы не решаетесь на это? Это термитник так повлиял на вас? Но вы же видите — его больше нет! — Адриан глубоко вдохнул, как будто эта беседа стоила ему больших усилий.
— Но это не дает вам права говорить за меня такие вещи, неважно, правда это или нет.
Он потер рукой лицо и вздохнул.
— Простите, я… вероятно, я так же запутался, как и вы.
— Да, — холодно заметила она, цепляясь за остатки уверенности в себе, — я тоже думаю, что вы запутались. Очень запутались. Просто оставьте меня в покое. А сейчас извините, ваши сестры уже заждались меня.
С этими словами она развернулась и пошла в дом самой короткой дорогой.
— Нет смысла отрицать это, Сендрин, — крикнул он ей вслед. — Я тоже пытался. Слышите?! Это не имеет никакого смысла.
Ветер сменил направление, и она вновь ощутила запах гари.
Через две недели, 13 января 1904 года, в поместье пришло известие, что в Окагандии началось восстание гереро, которого так давно все опасались.
Послание передала небольшая группа конных солдат, обессиленных и покрытых пылью. Несмотря на усталость, мужчины отказались сделать привал. В этой части предгорий Ауасберге было несколько одиноких ферм, отдаленных поместий, владельцы которых занимались животноводством, и их всех нужно было еще до вечера уведомить о новом развитии событий. Капитан группы предложил Мадлен прибыть со всей семьей и всеми белыми служащими в Виндхук, где форт предоставил бы им убежище, но она отказалась со стоическим спокойствием. Тит был в пути, он находился где-то на юге страны и вряд ли мог возвратиться домой раньше, чем через несколько недель; Мадлен сказала, что, если бы ее муж был здесь, он, несомненно, принял бы то же решение, что и она. Капитан бросил озабоченный взгляд на детей, затем на прощание приложил руку к козырьку и отдал своим людям приказ отправляться.