— Китайчонок, твоя очередь! — донёсся до него крик конферансье. Он встал, переложил поудобнее конверт во внутреннем кармане пиджака и пошёл на сцену, провожаемый улюлюканьем обнажённых танцовщиц.
***
К столику Чонгук подходил с трепетом. Волнение старался спрятать, уверенно чеканил шаг вслед за конферансье и расправлял плечи. Шутка ли, пока пел на сцене, беспрестанно смотрел в её сторону. Там — скупой на освещение угол, для тех, кто хотел остаться незамеченным, тихо и молниеносно проворачивать тёмные делишки. Неизменная отставленная тонкая рука, чёрные линии перчатки за границей света, витые клубы сигаретного дыма над мундштуком. Что она хотела за свои деньги? Внимания? Праздных разговоров?.. Секса? Что ж, он был готов. Невинность и смущённый вид слетали с него, как листья с дерева на холодном ноябрьском ветру, были такими же лживыми, как красота и богатая обстановка ресторана по эту сторону кулис. Здесь пахло дорогим табаком, в нос проникал изысканный запах дамских духов, над столами стояли ароматы фаршированных грибов, курицы в сливочном соусе, картофеля, маринованного в мясном соке. Чонгуку сюда не было доступа, его участь — беречь свой белый, недавно купленный костюм от пятен и пыли закулисья. Но он шёл по залу, между столами, провожаемый недоумёнными мужскими взглядами и оценивающими — женскими.
Он зашёл за линию темноты и остановился. Пытался рассмотреть, но резкий переход из света в тьму туманил зрение.
— Садись, — услышал он мягкий, грудной голос. Рука в чёрной перчатке плавно качнулась, указывая. Дым от сигареты в мундштуке завился кольцом.
— Добрый вечер… мадам, — запнулся Чонгук, когда сел и рассмотрел перед собой… Девушку?.. Женщину?
Она была прекрасна. Девушка?.. Женщина?.. Бесконечно молода, изящна, как старинная шёлковая кукла, белокожая даже под покровом сумрачных всполохов. Чёрный водопад гладких волос волной спускался на обнажённые плечи, прятался за спиной. Не по моде. Но так красиво. Небольшую аккуратную грудь, талию, видимую над столом, чётко облегала, кажется, бархатная ткань. Синяя, как полуночное небо? Багровая, как запёкшаяся кровь? Во тьме не разобрать. И снова немодно — Чонгук за прошедшие месяцы насмотрелся немало, на короткие светлые платья, откровенно подпрыгивающие во время танцев, блестящие шёлковые ткани, переливающиеся под брызгами огромных люстр. И как же ей шло, её старинной, художественной красоте. Она была как из другого мира — вступившая в вертеп, в хаос, в порок богиня Луны. И явно старше Чонгука, намного старше — возраст читался в уставшем взгляде, в скорбных складках у губ, в углублениях около носа. Двадцать семь? Двадцать восемь? Все тридцать? Сложно сказать. Гладкое детское лицо горько контрастировало с печалью в облике. Хрупка и величественна. Доступна и далека. Нежна и неприступна. Такая девушка-женщина сидела перед ним.
— Всё рассмотрел? — спросила она по-корейски. Напевные интонации бархатом прошлись по его коже.
Чонгук вздрогнул и подобрался. Как зверь перед опасностью. Что-то кружило в воздухе — предчувствие серьёзных перемен, чего-то сильного, грозного. Что пришло поглотить его жалкое, исходящееся быстрым стуком, лживое сердце.
— Простите, — неискренне извинился он. — Вы знаете корейский? — произнёс на родном языке.
— Я там родилась, — сказала она.
Они снова замолчали, внимательно разглядывая друг друга. Что он хотел сказать? О чём поблагодарить? Чонгук не помнил. Время между песнями тикало метрономом, он не знал, как его замедлить, остаться на подольше, на лишнее мгновение — ею любоваться.
— Как вас зовут? — разомкнул он губы, когда взгляды стали совсем отчаянные.
— Можешь называть меня Айю.
— Айю… — прошептал Чонгук чувственно, катая на языке округлые звуки. Увидел, как дрогнула её рука — почти дотлевшая сигарета нарисовала дымную запятую. — А меня Чонгук.
— Я знаю, — усмехнулась та.
Снова возникла пауза. Тягучая, пылкая, вопреки бравурной музыке бурлеск-шоу — оркестр доигрывал её последние ноты. Сколько было у Чонгука? Пять минут? Шесть? После танца выступали фокусники, а потом опять он.
— Я хотел поблагодарить… — начал заготовленное, еле вспомнив, что хотел сказать.
— Тс-с… Не стоит, — мягко перебила его Айю. — Это мой подарок. Ты красиво поёшь.
Чонгук склонил голову, повинуясь. Огладил острым взглядом из-под бровей тонкое, стройное тело. Она вполовину меньше его — легко закинуть на себя, поднимать руками за бёдра, за талию. Толкаться навстречу. Если только захочет — нежно, а если прикажет — животно, глубоко. Он мог бы. Хотел бы предложить. Он был готов. Чонгук снова спрятал взгляд в смущённую завесу ресниц.
— Я могу помочь?.. — указал он на потухшую сигарету.
Дождался, когда девушка освободит закусанную губу и кивнёт, медленно потянулся к руке и обхватил запястье. Рукав пиджака оттенял девственно-белым чёрный бархат перчатки. Так роскошно. И так лживо. Белый цвет чистоты и невинности на том, кто готов был трахать за деньги. Даже её, обретённую сегодня богиню.
Не отпуская руку, поменял сигарету из пачки на столе, ловко чиркнул спичкой. Айю смотрела — освещённая пламенем — жадно, пристально. Дышала открытым ртом.
Чонгук поджёг сигарету, потянул её руку к себе.
— Ты куришь? — огонь бликовал в её чёрных глазах.
— Нет, — ответил Чонгук. — Берегу голос. — И неторопливо прикурил, не выпуская запястье. Обхватил губами мундштук, там, где только что обхватывала она, подтолкнул языком обратно.
Восхитительный стон вырвался из её груди. Чонгук был на верном пути. Все в итоге поддавались, даже она — погибель его сердца. Он может отблагодарить её по-другому. Почему бы и нет? Он умеет. Его тело умеет ублажать, дарить удовольствие. Танцовщицы не жаловались и даже не обижались, когда следующая принималась избавлять его от «стыдливости». Он выдохнул дым и погладил большим пальцем круглую бархатную костяшку. Согласись, ну же! — беззвучно шептали его губы. Скромность двадцатилетнего юноши сдулась с него, как невесомая вуаль под порывами ветра.