— Благодарю. В таком случае…
— В таком случае, мистер Холмс, я хотела бы поговорить с вами, — уверенно вмешалась мисс Трефьюсис. — И, разумеется, с миссис Хадсон и доктором Уотсоном. Вы не откажете мне в этой любезности, пока Ахмет приготовит вам комнаты? Мы могли бы поговорить у меня.
— Разумеется, мисс, я буду очень рад вас выслушать, — живо отозвался Холмс. И посмотрел на Джейн, словно хотел сказать ей: «Ваш выход!»
Комната Эмили Трефьюсис, куда они направились вчетвером — полковник, недовольный тем, что его не позвали, гордо удалился к себе, — раньше была кабинетом или маленькой гостиной, наспех переделанной в гостевую спальню. По крайней мере, узор на обоях значительно лучше сочетался с обивкой тахты, стоящей в нише, чем с кроватью. Если говорить совсем откровенно, кровать в интерьер не вписывалась совершенно. Равно как и пузатый секретер, и стол с большим количеством ящиков, и кресла на витых ножках, стоящие вокруг изящного журнального столика, на котором, должно быть, сервировали чай.
Холмс, по-видимому, пришёл к тем же выводам, что и Джейн: бегло оглядев комнату, он спросил Эмили:
— Что здесь было раньше?
— Кабинет. Потом капитану Тревеллиану отчего-то взбрело в голову перетащить письменные принадлежности в ту каморку, где мы только что были, но здесь остался архив — там его просто некуда деть. Капитан попросту запер ящики с бумагами, решив, что гости не станут покушаться на черновики его мемуаров.
— Но вы, я смотрю, покусились? На ящиках явные следы взлома.
— Естественно, я покусилась! Мне надо доказать всем, что Джеймс невиновен, а для этого необходимо найти убийцу.
— И вы ищете его в этих бумагах? — озадаченно спросил доктор Уотсон.
— Я ищу врага капитана Тревеллиана. Понимаете, пока что я не могу понять, кому и зачем было его убивать. Ни у кого, кроме Джеймса, нет мотива. Но так не бывает. Взять, к примеру, меня. Если подумать как следует, у меня есть мотивы на убийство половины жителей Ситтафорда. Просто я не рассказываю об этом всем подряд. Наверняка и у Тревеллиана были враги, или по крайней мере недоброжелатели. Мы с Чарльзом пытаемся отыскать их.
— С Чарльзом? — переспросил Холмс.
— Да, это… забавная история, я сейчас вам расскажу. Располагайтесь, где вам будет удобно, а я попрошу, чтобы сюда принесли чай. Боюсь, мой рассказ будет долгим.
Индус Ахмет принёс чай, и Эмили, поухаживав за гостями, начала рассказывать. Говорила она спокойно, уверенным тоном, как будто неоднократно обдумала всё сказанное.
— Мы с Джеймсом познакомились ещё детьми, и так случилось, что наши отношения стали довольно тёплыми. Он многое рассказывал мне, делился сокровенным. Наверное, я знала о нём больше, чем другие. Дядя Джозеф всё время говорил ему, что надо быть сильным, уметь противостоять ударам судьбы, которые сломили его мать. Джеймса пугали эти разговоры; может, он и правда унаследовал впечатлительность матери, а может, с ним просто слишком много говорили об этом, но в результате жизнь казалась ему жуткой, наполненной кошмарами и непреодолимыми трудностями, которые рано или поздно его обязательно уничтожат. Он пытался искать поддержку у дяди, но безуспешно: тот раз за разом отталкивал его, повторяя, что Джеймс должен жить своим умом. Отношения у них складывались сложные: капитан Тревеллиан отказывался помогать Джеймсу, но требовал от него уважения, регулярных визитов и гордости за то, что в их семье есть такой вот он, Джозеф Тревеллиан. Вместе с тем ни о матери его, ни об отце в доме не говорилось ни одного доброго слова. Думаю, вы не раз сталкивались с такой манерой воспитания.
Холмс молча кивнул. Джейн вздохнула.
— Всё это часто кончается печально, — с сочувствием произнесла она. — Знаете, напротив моего дома жила одна такая семья, вдова и двое сыновей. Покойный отец семейства был военным и погиб где-то в Афганистане. Его представили к награде, его вдова, миссис Хорнби, очень гордилась им, считала героем и постоянно ставила сыновьям в пример. Сами же сыновья осыпались упрёками, провозглашались никчемными, недостойными памяти отца. В конце концов старший, Майкл, не выдержал такого обращения и сбежал из дома. Некоторое время о нём ничего не было слышно, потом ходили слухи, будто кто-то из соседей видел его в чрезвычайно бедственном положении. Сейчас он служит проводником на железной дороге, я видела его своими глазами и говорила с ним. Жизнь его трудна, он во многом нуждается, но и под страхом голодной смерти не хочет возвращаться в дом к матери. А младший сын, Роберт, согласился с тем, что он ничтожество, и прожигает жизнь, не делая ничего, ни к чему не стремясь. У меня сердце сжимается, когда я вижу его, всегда с опущенной головой, неряшливо одетого, в несвежей рубашке.