Свое отражение в вагонном окне я просто не узнала. На меня смотрела молоденькая, очень красивая девушка, и даже в мутном, пыльном стекле было видно, как искрятся ее глаза. Я не выдержала и достала зеркальце, чтобы получше разглядеть эту незнакомку. Конечно, никуда не делись морщинки у глаз, и несколько седых волос в своей соломенной гриве я все же отыскала, но, боже мой, как эти мелочи были приятны моему сердцу! Они придавали даже некий шарм, хотя еще недавно мне казалось наоборот.
Погода была под стать настроению — солнечная игривая весна шумела ручьями, стайки птиц, возвращающихся с юга, казались обнадеживающим многоточием на голубой странице неба. Весь мир вдруг обрушился на меня ласковой, неземной красотой, и каждая мелочь, будь то трамвайный билет или невзрачный, робкий цветок у канавы, вызывала телячий восторг.
Светлана Николаевна была на этот раз в уютном домашнем халатике, и, несмотря на то что в квартире ровным счетом ничего не изменилось, мне показалось, что я здесь впервые. Отсутствие штор меня поразило и сейчас, но только как смелый, оригинальный подход к интерьеру. Неприбранная кухня и надорванные обои в комнате не раздражали. Я чувствовала в себе столько любви, что готова была обниматься с шаткими стульями, грязной раковиной и даже с самой хозяйкой.
— Марина Викторовна, да вы просто светитесь, — заметила та с улыбкой.
И с чего я взяла, что она эгоистичная, расчетливая женщина?
— Давайте к делу, — предложила я весело, хотя работать не хотелось.
— Пойдемте чайку попьем, Мариночка. Вы не против, что я вас так называю?.. Ну вот и отлично, присаживайтесь, — напротив меня возникла огромная чашка и блюдце с печеньями, — собственно, я все вам сказала по телефону. Я готова на все ваши условия, лишь бы поскорее найти покупателей.
— Хорошо, давайте обсудим условия еще раз, — я не стала доставать блокнот, не хотелось портить атмосферу почти семейной беседы, — итак, вы готовы выставить квартиру за ту сумму, которую я называла? — Дождавшись ее смиренного кивка, я ласково продолжала: — Ну тогда вычтите из нее мой гонорар — четыре процента, и, если вас все устраивает, начинаем работу.
— Хорошо, Мариночка. У вас дети есть?
Я радостно закивала, не вдумываясь в смысл вопроса. Мне было так хорошо сидеть в этой большой, светлой кухне, за столом со старой, изрезанной клеенкой, смотреть в окно, где проплывали между веток берез и тополей облака, пить горьковатый чай и хрустеть печеньем, которым впору было бы забивать гвозди.
— Тогда вы меня поймете, — ворковала Светлана Николаевна, подливая в заварку. — Дети — это все, и для них люди идут на любые жертвы.
Она всхлипнула, а я вздрогнула, но от своих прекрасных дум не очнулась. Речь Светланы Николаевны мне казалась чем-то вроде журчания ручейка, беспокойного такого, то жалобного, то возмущенного журчания.
— Понимаете, он пил, так страшно пил! А у меня близняшки на руках да в институте пятый курс! Что я могла? Конечно, я уехала. Он мне за эти годы ни копейки не прислал, да что копейки — Иришку с Анютой ни разу с днем рождения не поздравил. А ведь прожили вместе не год, не два. Пять лет мучилась!
Она подперла рукой щеку, и я, оторвавшись от своих прекрасных видений, вдруг рассмотрела все ее пятьдесят лет, все ее одиночество, всю озлобленность против этого мира. Она, как могла, искала свое место в жизни, как умела, сопротивлялась напастям и несчастьям. И вот очерствела, постарела, хотя еще довольно привлекательна и энергична.
Я чуть уже не плакала, разбередив саму себя, разжалобив. Я готова была сама купить у Светланы Николаевны ее квартиру, причем втридорога. Но у меня не было таких денег.
— А Владик меня жалеет, утешает. Я сначала дочку хотела за него отдать, но потом сама прикипела. Анька-то моя еще найдет себе…
Ее слова органично вписывались в мои тоскливые размышления, я была как под гипнозом. И только тоненький голосок оттуда-то изнутри: «Осторожней! Осторожней!» Я не чувствовала опасности, да ее и не было. Передо мной сидела несчастная баба, которую стоило пожалеть, поддержать, посочувствовать. А внутренний голос все не хотел умолкать. Женщина слишком нагло выставляла напоказ свою бедность. Лелька назвала бы это игрой на публику, фыркнула и сказала бы Светлане Николаевне все, что о ней думает. А я сижу и наматываю на кулак розовые сопли, убеждая саму себя, что человек человеку друг. Да меня же просто используют!
Последняя мысль (догадка!) просто ошеломила меня. Я сосредоточилась и стала исподтишка наблюдать за хозяйкой. Пару раз мне показалось, что на лице ее мелькала злорадная ухмылка, а губы кривились не от жалости к самой себе, а от презрения к моей персоне. Я снова прокололась с этой бабой! Она на сей раз сменила тактику, но, как и в начале нашего знакомства, просто ни во что меня не ставила и всячески пыталась обмануть. Господи, я всегда считала это своей прямой обязанностью — надуть клиента, хоть в чем-то обжулить, чтобы просто-напросто почувствовать свою силу, ловкость, профессионализм, наконец! А эта Светлана Николаевна решила, что может так же вести себя со мной! Юлит, пытается меня разжалобить, врет что-то про детей, ради которых пошла на все. Обидеться, что ли? Вот встану и уйду!
Но я понимала, что не уйду. Слишком сильно во мне было любопытство — и профессиональное, и человеческое. За сколько и как быстро продам я эту халупу?! Встретимся ли мы еще с Владом? Как он будет вести себя с любовницей? Что придумает в следующий раз Светлана Николаевна, чтобы вырулить за квартиру как можно больше?
Понимаю, это не мое дело, но любопытство сильнее логики! И потом, моя мама всегда говорила, что все в этой жизни не зря. Ничего не бывает напрасно — ни слова, ни встречи, ни расставания. Не бывает напрасных улыбок и слез, как не бывает случайных в твоей жизни людей. Что бы сказала мама сейчас?
Зачем мне эта Светлана Николаевна и ее Владуня? Просто клиенты. Но я могла бы не приезжать сюда, могла бы выйти не на той остановке или просто не ответить на звонок Светланы Николаевны. Могла бы встретиться с другими, более достойными или менее противными людьми. Почему все так, а не иначе? И кто скажет, что правильнее?
— Так вы позвоните, Мариночка?
Наверное, Светлана Николаевна уловила перемену в моем настроении и теперь смотрела на меня заискивающе.
— Да, вывешу объявление и, как только появятся покупатели, позвоню, — подробно отчиталась я.
— Я очень надеюсь на вас, Мариночка. Мне скоро уезжать, поэтому все переговоры с покупателями будет вести Влад. Ну показать что-то, рассказать.
Это было для меня полнейшей неожиданностью:
— Вы ему доверенность оформили?
— Да нет, все на словах, — махнула рукой Светлана Николаевна, — я просто оставлю ему ключи от квартиры, чтобы он смог показывать ее, пока я не приеду в следующий раз. Дома девчонки меня заждались…
На последней фразе она напустила туману в глаза и всхлипнула, но я успела заметить, как скептически сжались ее губы, а из-под ресниц взглянули на меня настороженные, цепкие глаза. Аплодисменты! Оскар в студию!
— Значит, ключ от квартиры будет у Влада, а если клиенты созреют, тогда как мне быть? Не проще ли вам оформить на него документы?
Я знала, что она никогда не согласится на это, спросила просто из вредности. Было интересно, как она выкрутится, не теряя достоинства и не поливая грязью своего любовника.
— Ой, я ключи-то ему со страхом доверяю, — засмеялась Светлана Николаевна, — Владунчик постоянно все теряет, он такой невнимательный!
Ну конечно, очень находчивое объяснение.
— И вообще, — продолжала хозяйка, — я же не завтра уезжаю. Возможно, за то время, пока я здесь, мы все решим.
Помимо воли она взглянула на меня просительно. Мол, постарайся, милая, напрягись!
Я вышла из квартиры, наполненная какой-то дикой, необузданной энергией. Я не знала, как применить ее, и поэтому просто пошла быстрее, все быстрее и быстрее, словно опять опаздывала куда-то.
Мама где-то вычитала, что каждая наша фраза, выброшенная в воздух, не исчезает бесследно, а повисает, чтобы в определенный момент упасть нам же на голову — ударить или приласкать. А каждый человек, с которым мы встречаемся, что-то дает нам. Или что-то отнимает.