— Он так сказал?
— Он изменяет мне.
— Ну и что? — удивилась Лика с милой непосредственностью.
— Как это — что? — опешила я. — Ты бы стала терпеть такое? Представь, что твой Леонид возвращается черт-те когда, а ему на сотовый приходят разные сладкие сообщения от дамочек.
— Ну и что? — повторила Лика. — Он ведь остается со мной, так? То есть Егор все еще с тобой, я хотела сказать?
— Пока.
— «Пока», «пока»… А ты бы хотела, чтобы он дал расписку, что это будет вечно? Так не бывает! К тому же, если ты ревнуешь, разберись, что тебя больше волнует — его мимолетное увлечение или если предположить, что он влюбился по-настоящему.
— То есть? — не поняла я.
— Чего бы ты ему не простила — измены по глупости или душевной измены?
Я задумалась, мне никогда не приходил в голову подобный расклад. Я не знала, как Егор мне изменял — постоянно, с одной и той же женщиной или время от времени с разными. К тому же мне было неизвестно, в чем причина этих измен, зачем они были ему нужны.
Я сказала об этом Лике. Она пожала плечами:
— Вот видишь, ты даже не знаешь. Ты вообще уверена, что он изменяет тебе? Мужчины так иногда ведут себя, что кажется, будто ты им не нужна вовсе, а на самом деле это просто их страх оказаться в зависимости.
— Ну ты даешь! — От восхищения я даже присвистнула. — Откуда тебе-то это известно? У тебя большой опыт?
— У меня глаза на нужном месте. И непредвзятость. Просто до встречи с Журавлевым я крутила множество романов, почти не участвуя в процессе душой, понимаешь, что я имею в виду? Я наблюдала, выжидала, экспериментировала.
Я взглянула на Лику по-новому. Моя сестренка, оказывается, не такая уж наивная.
— Ты та еще штучка! Значит, препарируешь мужиков для собственного удовольствия?
— Нет. Просто не хочу страдать.
— Но сейчас же ты страдаешь! Причем по собственной глупости.
— Это не глупость. Я плохо представляю себя в чужой стране, где буду не востребована ни как профессионал, ни как женщина. Журавлев полностью уйдет в работу, я уже поняла, что здесь его сдерживала только наша связь. Там так не принято, и он легко подчинится правилам. К тому же меня бесит сама мысль о том, что я буду выгуливать собачку и нести с собой пакетик и лопаточку, чтобы собирать ее дерьмо.
— У тебя нет собачки, — смеясь, напомнила я.
— Я к примеру говорю. Их менталитет сведет меня с ума, а уезжать туда, чтобы жить в какой-нибудь русской колонии, я вообще не вижу смысла.
Лика говорила серьезно и убедительно, и слез в ее глазах больше не было. Я видела, что она много думала об этом и перебороть себя действительно не может. Вернее, не хочет, потому что это означает лишь одно — стать другой. А нам так тяжело прощаться со своими привычками и комплексами, с удачами и неудачами прежнего «я». Лика — сильная личность, я это вполне сейчас осознавала.
— Но почему тогда тебе не уговорить его остаться? Это ты сумеешь.
— Я знаю, — грустно сказала она, — но он будет несчастен здесь, даже рядом со мной. Я люблю его.
— Так помоги ему, убеди, что и здесь можно остаться человеком.
— Ты не поняла. Я не хочу ломать себя, чтобы уехать с ним. Но его я тоже ломать не хочу!
Я действительно не понимала. Любовь для меня, должно быть, значила что-то другое — близость, откровение, уступки и компромиссы, постоянные компромиссы. А Лика отказывалась от всего этого, любимый был ей дороже самой любви. Я знала, что не смогу вот так отпустить Егора, даже если буду знать, что со мной ему плохо. Это сейчас мной владеет апатия, но я начну действовать, как только увижу его. Я понимала, что это глупо, но сидеть сложа руки и смотреть, как любовь рушится, словно карточный домик, я не могла. Подсознательно я уже готовила себя к бою.
— Давай ложиться? — предложила Лика усталым голосом, и я снова посмотрела на сестру будто на незнакомку.
— Слушай, а ты это ловко! — с восхищением произнесла я.
— Что? — принимая невинный вид, спросила она.
— Разговор перевела. Я и забыла, с чего все началось.
— Вот и хорошо, — вздохнула она.
— Кстати. У меня одна кровать, — вспомнила я, — как ты относишься к однополой любви?
— Я давно ждала этого момента, — томно потянулась она, — к тому же это будет еще и инцест, так забавно и так возбуждающе звучит!
Мы расхохотались, довольные друг другом.
Мы с Ликой лежали в постели, курили и болтали. Наш разговор утратил привкус горечи, отчаянности, теперь мы просто общались, узнавая друг друга. В детстве я была лишена этого — вот так поваляться рядом с сестрой, шутить, вспоминать проказы и придумывать новые. Наверное, с подругами такое тоже случается, но у меня не было ничего похожего. Я чувствовала сейчас себя маленькой девочкой, доверяющей страшные секреты своей однокласснице.
— А как твоя мама относится к Егору? — вдруг спросила Лика.
Мне вспомнился наш последний разговор, слезы на щеках матери и мое желание ударить ее побольнее. Стало нестерпимо стыдно, но теперь я не боялась этого стыда, не глушила его самоуверенностью и цинизмом.
— Она хочет, чтобы я была счастлива, — сказала я.
— Моя тоже. Но у них ведь свое представление о счастье, я поэтому и не рассказывала маме о Журавлеве.
— А папе ты бы рассказала?
— Наверное, — ответила задумчиво Лика.
— Подаришь мне его фотографию? У меня ни одной нет.
— Обязательно.
Утро было заполнено суетой. Лике нужно было в институт, сдавать экзамен, а я торопилась на встречу с клиенткой, хозяйкой двушки в Отрадном. Было непривычно сталкиваться в ванной, видеть в зеркале свою юную, будто пропечатанную на глянцевой бумаге копию. Мы улыбались друг другу глазами.
— Марин, у тебя черный карандаш есть? Ну или коричневый?
— Не-а.
— А светло-коричневый?
— Да нет.
— Ты что, косметикой совсем не пользуешься?
— Редко. Вон тени валяются, помада есть. И пудру мне мама подарила недавно. Бери, если хочешь.
Лика посмотрела на меня внимательно.
— А я даже не представляю, как без краски на свет выходить. Как будто голая.
— По-твоему, я голая? — хихикнула я.
— Нет, но какая-то бледненькая. Тебя ведь если накрасить, королева получится.
Я всплеснула руками:
— Да брось, это ты загнула!
— Вот эти морщинки можно пудрой замазать, глаза поярче выделить. А брови ты не выщипываешь?
— Иногда, — нахмурилась я.
— Оно и заметно. Отрастила бог знает что! Смотреть страшно.
— Не смотри, — огрызнулась я, чувствуя нарастающее раздражение. Мама тоже пыталась раньше привести меня в порядок, да и Лелька любила поэкспериментировать с моим лицом, но потом обе привыкли к тому, что есть. После моей встречи с «колдуньей» я напугала всех: свое прежде девственно чистое лицо стала покрывать слоем косметики, да такой яркой, что издали была похожа на попугая. Но сейчас мои бледные щечки вдохновляли ее на подвиг.
— Нет, правда, давай из тебя красотку сделаем.
— А так я, по-твоему, совсем чудовище?
Сестренка настороженно, исподлобья смотрела на меня, решая, обиделась я или разыгрываю ее. Я прыснула, и она вслед за мной. Но минуты веселого смеха не поубавили желания Лики сделать из меня человека. Она усадила меня перед зеркалом и, пока в духовке разогревались бутерброды к завтраку, самозабвенно покрывала мое лицо пудрой, щекотала кисточками, что-то там колдовала, одним словом. Я боялась раскрыть глаза и увидеть примерно то же, чего добивалась сама с помощью косметики, — симбиоз дешевой шлюхи и пятиклассницы, укравшей у матери тюбик помады.
— Ну любуйся.
Судя по голосу, Лика была вполне довольна результатом.
Я приоткрыла глаза, потом распахнула шире и смелее. Из зеркала на меня смотрела очень знакомая, но в то же время отстраненная, какая-то чужая физиономия. Было совсем не заметно, что я подкрашена, просто поблескивали глаза и ресницы стали погуще, а еще — тоньше нос, выше и отчетливей скулы, тверже подбородок, соблазнительнее линия губ. И бархатная кожа. Сама я так не умела справляться с пудрой. Да что там, ни с чем из косметики я не умела обращаться.