Сухоруков Дмитрий
Богоборец
Дмитрий Сухоруков
Богоборец
"...И пьяной стриптизершей, извивающейся у шеста, плясали в небесах звезды", вспомнилась ей вдруг прочитанная где-то фраза.
Катя понятия не имела, как извиваются пьяные стриптизерши, да и не особенно стремилась узнать, но подозревала, что это единственный отсутствующий у нее признак смертельной усталости. Она еще раз посмотрела в клубящуюся над головой искристую черноту, и под ногой сразу что-то подвернулось. "Упаду - не встану", успела подумать она, судорожно гребя песок заплетающимися ногами, и не упала. Остановившись, глубоко вдохнула, попробовала было на миг задержать дыхание, но рвущиеся легкие хотели только одного - качать, качать, качать через себя холодный плотный воздух. (Дано: молодая дура в гостях у троюродной тетки плюс идиотка Лариска с дурацкими подначками. Спрашивается: какого черта молодой дуре понадобилось клевать на дурацкую подначку и переться среди ночи в пустыню? Ответ: потому что дура.) Она снова глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание, и с мысленным стоном велела ногам переставляться дальше. Звезды покачнулись с боку на бок, в кроссовках вновь заскрипел набившийся песок. О сбитых ногах Катя перестала жалеть полчаса назад - или вечность, сопоставить эти два промежутка времени она не могла.
Левой, правой, левой, правой. Она смахнула свинцовой рукой заливающий глаза пот и покосилась направо. Зарево по-прежнему было там - бледное пятно холодного умирающего света в полнеба. Значит, не сбилась, хоть это радует. Правильной дорогой идете, товарищи. Откуда это? Hе помню. Левой, правой. Елки-палки, а если это что-то другое светится? Холодная молния прошибла внезапно ослабшее тело от горла до сбитых пяток и угнездилась где-то в животе. Снова остановившись, она завертела по сторонам головой. Hет, показалось. А это что?
Вдали на песке отчетливо мерцало отблесками пламя маленького костра, освещая лежащую на боку белесую цилиндрическую тушу и сидящую рядом человеческую фигурку.
Катя почувствовала прилив сил. Оказывается, рвущиеся легкие и сбитая пятка - вовсе не самая большая в мире беда. Оказывается, хуже всего - одиночество и темнота. Костер обещал избавление и от того, и от другого. Припадая на саднящую пятку, она, как раненая бабочка, заковыляла к свету.
Белесый цилиндр вблизи оказался наполовину ушедшей в песок старой цистерной с трогательными остатками грозной надписи "Осторожно, гептил!" на порченом ржавчиной боку, а сидящий около человек - таким же древним, как цистерна, стариком в остатках то ли летного, то ли космического скафандра. Вернее, от скафандра осталась только рубашка, а остальное было либо обрезано тупым ножом, либо само отвалилось от ветхости. Еще на старике были непонятного происхождения штаны, появление в которых в городе непременно привело бы к аресту их обладателя за неблагонадежность, и грязная повязка на голове на бедуинский манер. Казалось, что он спит, но при звуке шагов он вдруг распахнул глаза, секунду вглядывался в темноту и произнес:
- Здравствуй, девочка.
Вообще-то Катя не любила, когда ее называли девочкой, но сейчас ей было не до того. Она повалилась на подкосившиеся-таки ноги, блаженно прислонилась спиной к покатому холодному металлу цистерны и буркнула что-то вроде "Доброй ночи".
Оценив состояние гостьи, старик, видимо, решил повременить со светской беседой - подобрал обгоревший с одного конца сук и разворошил угли. Рой искр бесшумно вонзился в черноту неба и растаял среди звезд.
- Гордыня, - сказал старик, ни к кому вроде бы не обращаясь.
Катя не ответила. Она казалась себе Гулливером, которого притянули к земле тысячью тончайших волосков хитроумные лилипуты. Маленький рюкзачок давил ей между лопаток, но скинуть его сил не осталось.
- Гордыня, - повторил старик, пожевал губами и еще раз сказал: - Гордыня. Hочью, одна, без компаса, без телефона посреди пустыни - это верный признак. Hадежный признак, - он снова поворошил угли. - Гордыня.
"Пошел ты", безразлично подумала Катя. Преодолевая гравитацию, сдернула со спины рюкзачок, устало шевеля рукой, нашарила тугой пластик бутылки. Свинтив пробку, стала жадно, большими глотками пить прямо из горлышка,. Колючие пузырьки защипали изнутри щеки.
- Что это у тебя? - живо спросил старик, словно только что с надменным видом рассуждал о гордыне кто-то другой, а вовсе не он.
Катя оторвалась от горлышка, перевела дух и ответила:
- Фанта. Хотите? - и тут же пожалела: пить из одной бутылки со старым хрычом... Фи!
- Спасибо, девочка! - он разулыбался, засуетился. Сейчас, сейчас, куда же я задевал кружку...
Кряхтя, он поднялся и с неожиданной ловкостью нырнул в открытый люк цистерны. Из мрачного гулкого чрева сейчас же донеслись шумы, шорохи и позвякивания, обычно сопутствующие торопливым поискам. Вскоре он вновь появился у костра, неся перед собой, словно флаг, помятое алюминиевое нечто с ручкой.
Катя почувствовала одновременно облегчение и раскаяние. Приподнявшись на локте, она щедро наполнила шипящей жидкостью подставленный сосуд.