– Да, примерно так.
– Если понадобится помощь, я всегда готов тебя выслушать.
– Спасибо.
Хазелиус подвел Форда к жутко неопрятному молодому человеку лет тридцати с небольшим, что сидел за столом, согнувшись в три погибели. Он был тощий как жердь, с длинными жирными русыми волосами.
– Петр Волконский, наш инженер по программному обеспечению. Он русский, из Екатеринбурга.
Волконский нехотя встал из-за стола и оглядел Форда беспокойными, как у сумасшедшего, глазами. Руки он не протянул, лишь кивнул и кратко сказал:
– Привет.
– Очень приятно, Петр.
Волконский сел на место и продолжил бегать пальцами по клавиатуре. Его костлявые лопатки, покрытые дырявой футболкой, торчали, как у ребенка-заморыша.
– А это Кен Долби, – произнес Хазелиус. – Наш ведущий инженер и проектировщик «Изабеллы». Настанет день, и в Смитсоновском институте появится его скульптура.
Долби, афроамериканец лет тридцати девяти, сам подошел ближе. Расслабленный, как калифорнийский серфер, он был высокий, широкоплечий, приветливый и, казалось, простой в общении. Форду он сразу понравился. Как и все, Долби выглядел смертельно уставшим – белки глаз испещряли красные прожилки. Он протянул руку:
– Добро пожаловать! Прости, что встречаем тебя в таком виде. Некоторые из нас на ногах тридцать шесть часов подряд.
Хазелиус повел Форда дальше.
– Алан Эдельштайн, наш математик.
Человек, которого до этой минуты Форд не замечал, ибо тот сидел в стороне от других, оторвал глаза от книги – «Поминки по Финнегану» Джойса – и, пристально глядя на Форда, поднял в знак приветствия палец. Выражение его лица говорило о том, что мир для него – развлечение, к которому он относится с некоторым пренебрежением.
– Как книга? – поинтересовался Форд.
– Очень увлекает.
– Алан – человек немногословный, – сказал Хазелиус. – Но на языке математики говорит с блеском. К тому же он гениальный заклинатель змей.
Эдельштайн ответил на комплимент благодарственным кивком.
– Заклинатель змей? – переспросил Форд.
– У Алана весьма необычное хобби.
– Он держит в качестве домашних любимцев гремучих змей, – объяснил Иннс. – Похоже, они его любят. – Голос психолога прозвучал шутливо, однако Форд уловил в нем едва заметное напряжение.
Эдельштайн, глядя в книгу, произнес:
– Змеи очень интересные и полезные существа. К тому же они едят крыс. А их тут, кстати сказать, полным-полно. – Он бросил на Иннса многозначительный взгляд.
– Алан оказывает нам большую услугу, – сказал Хазелиус. – Благодаря мышеловкам, расставленным по Бункеру и в других местах, нас не тревожат ни грызуны, ни хантавирус. Алан кормит крысами своих змей.
– А как ты ловишь гремучих змей? – спросил Форд.
– С предельной осторожностью, – ответил за Эдельштайна Иннс, усмехаясь и поправляя на носу очки.
Математик приковал к Форду взгляд своих темных глаз.
– Если увидишь змею, дай мне знать. Я покажу тебе, как их ловить.
– Очень любопытно.
– Вот и замечательно, – торопливо произнес Хазелиус. – Позволь представить тебе Рей Чен, нашего инженера по вычислительной технике.
Женщина азиатской наружности, настолько юная, что у входа в ночной клуб у нее непременно спросили бы документы, бодро вскочила со стула, тряхнув черными волосами длиной по пояс. Она была одета как обыкновенная студентка Беркли: в линялой футболке с изображением «пацифика», символа мира, и джинсах с заплатками из кусочков британского флага.
– Привет. Приятно познакомиться, Уайман. – У нее были поразительно умные, чуть настороженные черные глаза. Впрочем, скорее не столько настороженные, сколько усталые.
– Мне тоже.
– Познакомились, и снова за работу! – воскликнула она с ненатуральной веселостью, кивая на свой компьютер.
– Ну вот, кажется, и все, – пробормотал Хазелиус. – Да, а где Кейт? Я думал, она просчитывает, значительны ли радиационные выбросы.
– Она ушла пораньше, – ответил Иннс. – Сказала, что займется ужином.
Хазелиус повернулся к своему стулу и с чувством шлепнул рукой по спинке.
– Во время работы «Изабеллы» мы будто наблюдаем создание Вселенной. – Он усмехнулся. – Что ж, я снова и не без удовольствия сажусь в свое кресло капитана Кирка. Буду наблюдать, как мы всей компанией отправляемся туда, где еще не бывал человек.
Глядя, как он усаживается и с улыбкой закидывает ногу на ногу, Форд подумал, что Хазелиус единственный из всей этой компании не выглядит чертовски уставшим.
Глава 6
В воскресенье вечером преподобный Дон Т. Спейтс осторожно, чтобы не помять брюки и итальянскую рубашку ручной работы, усадил свое тучное тело в кресло для макияжа. Под его тушей заскрипела и заскулила обивочная кожа. Он медленно опустил голову на подголовник. Ванда терпеливо ждала, держа наготове накидку.
– Сегодня сделай меня красавцем, Ванда, – сказал преподобный Дон Т. Спейтс, закрывая глаза. – Сегодня великое воскресенье. По-настоящему великое.
– Вы будете выглядеть на все сто, преподобный. – Ванда надела на него накидку и застегнула ее.
Успокоительно загремели флаконы, запорхали кисточки и зашептались щетки. Особое внимание следовало сосредоточить на пигментных пятнах и красноватой сетке сосудов на щеках и носу. Ванда, мастер своего дела, знала, что ее высоко ценят. А преподобный, несмотря на то что о нем болтали разную ерунду, был, по ее мнению, человеком порядочным и весьма симпатичным.
Лицо Спейтса она обработала быстро и успешно, над ушами же корпела с особым старанием, потому что без грима они словно бы пламенели и оттопыривались чуть более допустимого. Порой, когда преподобный стоял на сцене, освещенной сзади, его уши казались отлитыми из ярко-алого стекла. Дабы скрыть эту красноту, Ванда сначала покрывала их толстым слоем крема, на три тона темнее лица, а в самом конце густо напудривала. Лишь после этого уши смотрелись более или менее сносно.
Оглаживая и похлопывая физиономию клиента, Ванда поглядывала на монитор, подключенный к камере, которая была направлена на преподобного. Порой даже безупречный макияж на экране выглядел жутковато и неестественно, а преподобный должен был представать перед телезрителями в безукоризненном виде.
Ванда маскировала его подобным образом дважды в неделю: по воскресеньям, перед проповедью, которую передавали по телевидению, и по пятницам, перед съемками ток-шоу на кабельном христианском канале.
Но, право же, преподобный был весьма славный человек.
Преподобный Дон Т. Спейтс успокоился и расслабился в умелых и ласковых руках Ванды. Годик выдался не из легких. Враги так и норовили отравить ему жизнь: нещадно поливали его грязью, коверкали всякое его слово. Стараниями атеистов-левых даже его проповеди подвергались гнусным нападкам. Ужасно, когда духовное лицо должно страдать лишь потому, что говорит святую правду. Да, конечно, однажды с ним приключилась маленькая неприятность – в мотеле, с двумя проститутками. Вруны-безбожники чуть не сошли с ума от радости. Но ведь плоть слаба, об этом не раз говорит даже Библия. В глазах Иисуса мы все безнадежные грешники. За свой проступок Спейтс попросил прощения, Господь услышал его и помиловал. Лицемерные же и злобные люди прощают с трудом, если вообще на это способны.
– Теперь зубы, преподобный.
Спейтс открыл рот, и умелые руки Ванды нанесли на поверхность зубов специальную жидкость, благодаря которой на телеэкране они казались жемчужно-белыми, точно ворота в рай.
Потом Ванда принялась за его жесткие апельсиново-рыжие волосы, торчавшие в разные стороны, и вскоре они послушно улеглись в прическу, а благодаря специальному спрею и пудре стали более темными, благородно-рыжими.
– Руки, преподобный.
Спейтс вытащил из-под накидки веснушчатые кисти и положил их на маникюрный столик. Руки всегда волновали Спейтса больше всего прочего. Они должны были выглядеть идеально, ведь служили своего рода помощниками голоса. Плохо размазанный крем на пальце, который запросто могла обнаружить камера, грозил свести на нет все, что он старался передать людям.