Дымов Осип
Богоискатель
Осип Дымов
Богоискатель
Появился он в нашем городе случайно и застрял надолго. Кажется, по маршруту он направлялся в Киев, но на вокзале нашего скромного городка его высадили как безбилетного. К этому случаю он относился с философским равнодушием:
-- Каждый человек может быть безбилетным. Но, разумеется, надо уважать господина кондуктора.
Потом, когда он с вокзала явился в город и начал устраиваться надолго, ему было предложено "уважать" господина пристава, господина городового и даже госпожу квартирную хозяйку. Последнее обстоятельство его окончательно поставило в тупик. Бедный Либович уныло бродил по городу, и если встречал меня, то говорил, ухватив за пуговицу:
-- Госпожа квартирная хозяйка требует с меня три рубля за два месяца, и я поступил с нею по-студенчески.
-- То есть?
-- Я не заплатил ни гроша. Нет, денег я у вас не возьму, -- останавливал он меня, видя, что я тянусь к кошельку.
Бродить по городу у нас нелегко: город такой маленький, что в течение дня его можно обойти несколько раз. Поэтому выходило, что Либович не "бродил", а как бы гулял по двум-трем улицам взад и вперед. Он всем надоел своим видом и своим рассказом про госпожу квартирную хозяйку. Его стали избегать, вследствие чего в эти дни на улицах было меньше оживления и два совершенно точно условленные свидания были отменены. Вскоре, однако, разнесся слух, что Либович получил место резчика по металлу, и обычное течение нашей провинциальной жизни восстановилось.
Либович брался за любую работу: был резчиком, починял велосипеды, приготовлял фейерверки, служил в литографии, в меняльной конторе и даже преподавал кому-то "немецкое чистописание". Что это была за наука -- я до сих пор не знаю, но осведомлен, что она очень скудно оплачивается -- даже летом, когда жизнь вообще кажется красочнее и ярче.
Мы, молодежь, помогали ему, как могли, но скорее в шутку, полудурачась: за его обычным тоном балагура мы не могли или не хотели расслышать криков голода и жестокой, гордой нужды. Гордость у него была особенная, та, что рядится в бумажное белье, носит сапоги без подметок, и если примет помощь, то не на виду, а где-нибудь в закоулке, в сумерках, на заднем дворе.
Немецкое чистописание, видимо, не примирило его с хозяйкой, потому что однажды на вопрос о том, где он живет, Иосиф Либович отвечал:
-- Я космополит и не стою за территориальность.
Время от времени он заходил ко мне, и мы беседовали.
-- Я поэт, -- говорил Либович, -- но из всей природы я больше всего люблю сад с беседкой. Хорошая беседка, где не дует и где есть широкая скамейка -- это природа. Я много беседок знаю, но лучше всех та, что у Болковских.
Болковские считались чопорными богатыми людьми, и я удивился, каким образом учитель немецкого чистописания познакомился с их беседкой.
-- Это очень хитрые люди, -- многозначительно подняв палец, объяснил он, -- на прошлой неделе они забыли в своей беседке кусок хлеба и масло; третьего дня забыли яйца и бутылку пива, а вчера -- пиджак и пару брюк.
-- Откуда вы знаете это? -- недоумевал я.
-- А как же? Я ночую в этой беседке. Сюртук совсем хорош, а брюки, извините, рваные.
Он, улыбаясь, смотрел на меня, и я понял "забывчивость" Болковских.
-- Они, конечно, не знают, что вы там ночуете? -- спросил я.
-- Конечно, нет, -- очень серьезно ответил он, -- иначе не стали бы забывать.
Несколько дней я не видел его. Встретил случайно под вечер за городом у строящегося дома. Он внимательно осматривал его.
-- Либович, вы собираетесь быть первым жильцом в этом доме? -- сказал я ему.
-- Вы угадали, -- несколько уныло ответил он.
-- А Болковские? Их беседка? Бутылка пива и яйца? Он махнул рукой и уставился в землю.
-- Они забывают забыть, -- сказал он совершенно серьезно, -- я теперь помощник землемера. Вы знаете, что такое "остролямбия"? Ага! Спокойной ночи.
Прошло лето -- милое лето... Оно покровительствует всем бездомным, странникам и бродягам, которых высаживают на первой попавшейся железнодорожной станции только за то, что у них нет в кармане маленького продолговатого кусочка картона; оно смягчает сердца чванливых и спесивых богачей и заставляет их "забывать" в собственном саду неоткупоренную бутылку пива и износившиеся брюки; бедняков же оно делает землемерами и дает им в руки "остролямбию" -- очевидно, вместо астролябии... Оно шутник, это длинное, милое, душное провинциальное лето, давно исчезнувшее вместе с моими беззаботными днями.
Но осень сурова и крайне несправедлива. Как пристрастный судья, она решает дело не в пользу бедняка. Она отбирает у него иглу резчика по металлу, перо учителя немецкого чистописания и, что обиднее всего, "остролямбию", которая так долго заменяла астролябию. Она дует бедняку в спину и в рукава, она студит все беседки, достраивает дома и сдает квартиры сытым. О осень!..