Фрэйм умолчал о том, что у нее не было номера социального страхования, который он обычно вносил в свой журнал. Он платил ей наличными и не регистрировал суммы, выплаченные Энн Холмс, в своих книгах. Именно из-за этого неприятного обстоятельства он был вынужден помалкивать про Энн Холмс и злился сам на себя. После первой беседы с журналистом он больше не подпускал к себе представителей прессы и во всеуслышание заявил, что не желает участвовать в спектакле, который устраивают средства массовой информации. На самом-то деле он не хотел рассказывать про Энн, поскольку боялся проверок со стороны налогового управления. Впрочем, несмотря на это, он под строжайшим секретом рассказал своей жене, что, когда девушка извлекла из-под куртки кожаный мешочек, вместе с ней она нечаянно вытащила ожерелье с распятием, которое, по словам Боба, сверкало, как золото.
Каждый вечер, выйдя из дома Фрэйма, Энн шла в супермаркет за покупками. Одна из кассирш припомнила, что обычно она покупала сахарные вафли, маленькие пакеты шоколадного молока, готовые буррито[2] и карамель с начинкой. Помимо этого, никто не вспомнил о ней ничего определенного, кроме того, что она никогда не снимала капюшон и всегда пересчитывала сдачу. Она чаще других покупателей просила ключи от туалета и долго мыла руки хозяйственным мылом, которое лежало в мыльнице. Иногда она совала несколько центов в жестянку Фонда помощи пострадавшим лесорубам.
В начале ноября в лесу, к востоку от города, с Энн столкнулись две школьницы из Норт-Форка, которые отправились за лисичками. Это были подружки-семиклассницы, всю осень под предлогом сбора лисичек они бегали после уроков в лес покурить травку. Кроме ведерок и перочинных ножей у них с собой был пакетик с марихуаной, маленькая трубка и спички. Девочки были очень осторожны и страшно боялись, что кто-нибудь застукает их с поличным. Они непременно брали с собой жвачку, глазные капли и дешевые духи. Сделав по паре затяжек, они начинали безудержно хихикать, однако при этом приходили в ужас от малейшего шума: услышав пение птицы, гул самолета над головой или мотор грузовика вдалеке, они замирали, распахнув испуганные глаза.
В тот день они покурили примерно с полчаса и занялись сбором лисичек, по обыкновению дружно хихикая, когда увидели Энн Холмс. Та сидела на бревне и наблюдала за ними, сунув руки в карманы и натянув капюшон, который затенял ее лицо. Сначала девочки приняли ее за мальчишку, своего сверстника, решив, что это просто незнакомый парнишка из приезжих, и даже когда они подошли поближе и увидели, что ее ведро доверху полно лисичек, ни одна ни другая не поняли, что перед ними не мальчик, хотя теперь они могли разглядеть ее лицо. Обе помнили, что одурманены наркотиком, и беспокоились, заметно ли это со стороны. Они изо всех сил старались держаться как ни в чем не бывало.
— Ого, — сказала одна. — Тебе повезло.
— Надо было взять второе ведро.
— Потрясающе.
— Обалдеть.
— Ты замечал, что «лисички» рифмуется с «яички»?
— Кристел!
— Извините.
— Господи, Кристел!
— Но ведь это правда! Рифмуется!
— Кристел, ты точно свихнулась.
Они что было сил старались перестать хихикать. Обе прикрывали рот руками, пытаясь сдержать смех. Энн развязала тесемку под подбородком, сняла капюшон и провела рукой по волосам. У нее были короткие волосы цвета лежалой соломы, тусклые и нечесаные. Теперь подружки увидели, что Энн не мальчик, с которым было бы приятно поболтать о школе.
— Ты вообще откуда? — спросила одна.
— Из туристского городка.
— Типа живешь там, что ли?
Подруги снова расхохотались, прикрывая рты. Одна из них чуть не упала.