Вот это взорвалось так взорвалось! Проклятую машину сразу объяло пламя, но мы смогли подойти поближе и понаблюдать, как горит этот жмурик внутри. Просто улет, пользуясь народным выражением. «Воды, воды!» — надрывался какой-то придурок. «Где же взять воды, приятель? Здесь нету Джеймсов Бондов, чтобы носить с собой все необходимое. Пусть он догорит и перестанет мучиться». Раньше в Медельине было тридцать пять тысяч такси, а теперь стало тридцать четыре тысячи девятьсот девяносто девять.
И, дойдя до этого места, я, конечно же, снимаю шляпу перед экс-президентом Барко. Он был прав: все проблемы Колумбии заключаются в вопросах семантики. Вот, скажем, «сука» у нас значит очень много — или же вообще ничего. «Как холодно, суки!», например: То есть «до чего же холодно!». «Вот сука, башковитый!» — о человеке очень умном. Но простое «сука», без добавлений, как его употребил тот несчастный — о, это совершенно другое. Это яд, источаемый змеей. А ядовитой змее следует размозжить голову: или она, или ты — так распорядился Господь. Прикончив змею, идем дальше. Эва, официантка в кафе: погибла от выстрела в голову. Когда эта очаровашка опрокинула наш кофе, потому что мы попросили у нее целую салфетку, а не треугольные клочки бумаги, негодные даже для муравьев, — у Алексиса рука потянулась к стволу, и он выстрелил в проклятую девицу. Потом спрятал свою игрушку, и мы вышли из кафе, будто ничего и не случилось, довольные, ковыряя во рту зубочистками. «Здесь отлично кормят, надо как-нибудь вернуться». Как вы понимаете, мы больше не вернулись туда. Преступник возвращается на место преступления… достоевские благоглупости! Он, Достоевский, вернулся бы, убив старушку; я — нет. К чему? В Медельине столько кафе и столько убийств ежедневно.
В те дни, когда мы часто открывали огонь, Алексис стал приставать, чтобы я купил ему мини-узи. «Ни за что, даже не думай. Мини-узи — никогда. Это слишком заметно, нас будут запоминать». Для меня это примерно как внезапная эрекция в автобусе. Вы представляете себе человека, который ходит с укороченным автоматом в штанах? На что это похоже? Нет, я никогда не куплю ему автомат. Алексис настаивал: в полиции мне его продадут, я выгляжу честным человеком. «Хорошо, я честный человек, но что я скажу?» Что мне необходим автомат для защиты от телевизора, посягающего на чистоту родной речи? Нет. Хотя я с радостью выполняю любую просьбу Алексиса, — нет. Окончательно. Теперь, много лет спустя, я мысленно смеюсь над этими наречиями, очень длинными и совершенно пустыми. Видимость слов. Если бы Алексис настаивал чуть-чуть дольше, я знаю себя — я пошел бы к самому главнокомандующему и купил бы мини-узи. Последний из череды великих колумбийских знатоков грамматики не может ходить ни с чем другим, кроме как с мини-узи, обеспечивая тем самым свою личную безопасность. Не так ли, господин генерал? Будет ли у меня время его выхватить — это другой вопрос. Здесь, на западе…
Мотоцикла я ему тоже не купил. Вообразите меня, почтенного, в летах, на заднем сиценье вонючего мотоцикла, крепко обнимающего молодого парня. Тошнотворное зрелище. Нет, пусть даже не мечтает. «Выключите радио, сеньор таксист, я не расположен долго разговаривать». Чудодейственное средство. Таксист выключает радио. В моих словах слышалось нечто непреклонное, голос Танатоса, их покидала всякая охота спорить со мной. Выключите, иначе выключат вас. Как это прекрасно — ехать в тишине посреди всеобщего гама! Слабый шум снаружи пробирался через окно машины, выходил в другое окно, очищенный от личной ненависти, как бы профильтрованный царящей внутри тишиной.