Весной 1932 года Богомольца избрали действительным членом Академии наук СССР. Это не было простым актом вежливости по отношению к Украинской академии, а признанием больших заслуг ученого в области развития серьезнейшей из наук — науки о человеке.
Осенью Богомолец в составе делегации советских ученых едет в Германию в связи с русско-немецкой медицинской неделей.
Уже в день приезда в Берлин он выступает с докладом о развитии экспериментальной медицины в Советском Союзе.
Зал замер. Он чутко ловит каждую мысль гостя из загадочной страны Ленина. А ученый говорит об удивительных для западных коллег вещах: о коллективизме в разработке сложных научных проблем, об участии ученых в строительстве новой жизни.
Только в ложе Богомолец заметил несколько недовольных лиц. Они покинули зал, не дослушав доклада.
А утром вышколенный гид, угодливо расшаркиваясь, заменил длинный список предполагавшихся встреч, выступлений, приемов, экскурсий новым — всего с пятью адресами. В Германии начиналась полоса реакции. В этих условиях для берлинских властей выступления крупного советского ученого, «отличающегося, — как писала правительственная газета, — железной марксистской логикой и отличным знанием немецкого языка», были весьма нежелательны.
Официальный прием не осмелились отменить. Профессор Краус, приветствовавший гостей, был обескуражен утренним событием. Он просит не ставить на одну доску с правящими кругами немецких ученых. Но Богомолец далек от этого. Он высоко ценит блестящие работы представителей немецкой теоретической и клинической медицины, «дерзко выдирающих у природы ее самые сокровенные тайны». Вчера они друг друга знали только по печатным работам, а сегодня ведут беседу, как старые добрые соратники. У Крауса — взгляд, полный отчаяния:
— Что ждет Германию? Когда-то о Берлине писали: «В нем ненавидят все, что мешает спать». А теперь говорят: «…все, что мешает воевать». Для меня, врача, это превращение кажется ужасным.
Уже в машине, по дороге в гостиницу, Богомолец сказал своему спутнику профессору Мельникову-Разведенкову:
— Воображаю, какая прелесть сейчас у нас! Главное — воздух чистый, и дышится легко. Нет, лучшей страны, чем Россия, в мире нет!
И в тот же день, получив разрешение главы делегации, он досрочно уезжает домой. Богомолец намерен поделиться впечатлениями от поездки в Германию. Проницательным взглядом ученого он давно разглядел кризис буржуазной науки, особенно явственный в области естествознания и медицины. В Германии дошли до того, что советуют врачам меньше времени отдавать лаборатории, а чаще посещать кирху. Для многих немецких теоретиков патологии вообще не существует. Они считают нормальным все, что объективно имеет место в природе и обществе. Пытаясь оправдать социальное неравенство, они объявляют его нормальным уже потому, что оно существует в странах капитала. А какова цена утверждения о том, что здоровье человека, его долголетие не зависят от условий жизни, а целиком определяются врожденными свойствами?
Нет, это не простое заблуждение ученых. Это сознательная ложь, прямая измена истине! Просто в угоду правящим кругам они оправдывают весь ужас сегодняшнего бытия трудящихся в классовом обществе. Об этом надо говорить прямо и громко.
Отцу Александр Александрович писал: «Немцы неспроста разглядели во мне большевика. Да, я ненавижу все, против чего борется наша партия! Это чувство присуще всей передовой интеллигенции. И правы те, кто полагает, что не такой уж я беспартийный, как представляют меня некоторые».
Внезапная смерть отца — «друга, поводыря, с которым неразлучно прожил с детства до собственной старости», — подкосила Александра Александровича. У него начались тяжелые приступы стенокардии. С трудом поднялся с постели — ссутулившийся, поседевший; сухая морщинистая кожа лица пожелтела и будто просвечивалась насквозь. Близкие с болью в сердце наблюдали разрушающее действие неожиданного потрясения. В августе президенту опять стало хуже — одолел паратиф. Врачи запретили и думать о поездке в Ленинград на XV Международный физиологический конгресс. Только осенью А. А. Богомолец с женой выехали в Рим на I Международный конгресс по вопросам переливания крови. Родные обрадовались, надеясь, что поездка рассеет у больного печаль.
Италия приняла супругов Богомолец гостеприимно. В конце октября было тепло, расцветали розы. Лимонные и апельсиновые деревья стояли, густо унизанные спеющими плодами.
Приезжие не знали устали. «Я с папой ношусь по Риму, как угорелая, — писала Ольга Георгиевна сыну. — Порой нам обоим кажется, что сердце не выдержит, если чудеса красоты не исчерпаются. Папа восхищается и тут же утверждает, что, помимо чудес, здесь много горя и нелегко живется народу под лазоревым небом Италии».
До открытия конгресса Богомольцы успели повидать почти все римские достопримечательности — Колизей, колонну Трояна, развалины Форума. Не могли оторваться от чудес Ватиканского дворца с его сотнями залов, часовен, фонтанов.
Но Богомолец видел не только прекрасные памятники старины.
— Мне гиды твердят: здание воздвигнуто тогда-то. Камни? Пусть лежат! Они пролежат еще тысячелетия. А присмотрелись ли вы, — обращался он к коллегам, — как сейчас живут люди в Риме цезарей и непобедимых легионов? Туристам показывают парадные подъезды, а у страны есть и черный ход. Давайте заглянем в него!
И стал гидом. Водил по улицам-щелям, вглядывался в бледные детские лица и на ломаном итало-французском языке изъяснялся с обитателями улицы. «Работы, жилья!» — эти слова звучали отовсюду. После виденного город померк, посерел. А «гид» в тон своим мыслям, видимо больше себе, чем другим, говорил:
— Горец не замечает высоты окружающих гор!..
На конгресс, созванный миланским обществом переливания крови «Авис», уже съехались крупнейшие гематологи мира — свыше ста человек. Не было английских врачей. Они по каким-то туманным политическим соображениям отказались приехать. Австрийские клиницисты прислали только приветствие — на поездку не нашлось средств.
Девятнадцать стран представили девяносто докладов. Докладывают крупные ученые, целые школы, а новых данных нет. Ничего полезного для себя советские гематологи не почерпнули.
В день докладов советской делегации в строгом лекционном зале одной из римских клиник уже за час до заседания свободных мест не оказалось.
Европейские гематологи знают Богомольца как бывшего директора первого в мире и самого большого в Советском Союзе Центрального института переливания крови, как ученого, сыгравшего выдающуюся роль в развитии на родине в неслыханных масштабах службы переливания крови, как видного теоретика и экспериментатора, первым сполна оценившего огромные лечебные возможности ее стимулирующего воздействия.
Сегодня теория коллоидоклазического шока Богомольца начнет свое победное шествие по земному шару: автор докладывает почтенному научному собранию о значении продуктов распада белков в процессе взаимодействия плазмы крови донора и больного. Руководствуясь этой теорией, клиницисты Советского Союза с помощью переливания крови уже лечат язвенную болезнь, заражение крови, малокровие и т. д.
Трактовка Богомольца сложной биологической реакции нова для западных ученых. Председательствующий именует доклад «исключительным» и замечает, что «аналогичных работ на Западе нет».
Сообщения советских специалистов о консервировании крови, борьбе с осложнениями после переливания, использовании трупной крови скоропостижно погибших людей тоже интересны и оригинальны. Председатель конгресса отдает должное «русским коллегам», но он против утилизации трупной крови.
— Это богохульство! Оно не может быть принято мозгом итальянцев.
— А разве не богохульство не оказать помощь гибнущему, но еще живому за счет уже безвозвратно погибшего? — спрашивает Богомолец и снова просит слова.
— В Москве, в институте имени Склифосовского, в течение пяти лет с помощью трупной крови, вполне жизнеспособной в первые шесть часов после гибели человека, спасено свыше тысячи жизней. Нет, советские ученые не считают богохульством борьбу за каждую жизнь, за каждый ее день и час!