Сэйид и Зиад не хотели иметь ничего общего с войной. Они пришли сюда в поисках аббатства Розы и тамошнего Оракула.
— Что, если аббатство и оракул просто миф? Что будем делать тогда? Они оба могут быть просто историями, которые сембийцы рассказывают друг другу, чтобы сохранить надежду.
— Нет, — отозвался Зиад, решительно покачав головой. — Они существуют.
— Откуда ты знаешь?
Зиад остановился и повернулся к нему.
— Потому что должны! Потому что он сказал мне! Потому что это, — он беспомощно указал на своё тело, — это должно прекратиться! Должно!
Сэйид знал, кого Зиад называет «он» — Мефистофеля, архидьявола, который правил Канией, восьмым кругом Ада. Одна лишь мысль об имени изверга заставила Сэйида услышать в шорохе дождя зловещий шепот. Он остановился на миг, чтобы глотнуть из бурдюка; привычка, ничего больше, призрак человеческих потребностей. Сэйид не нуждался в воде, в пище, во сне, больше не нуждался, с тех пор, как пережил изменение. Если тело его брата Чума испортила, тело Сэйида она сделала совершенным, хотя цена этого совершенства превратила его в автоматон.
— Почему ты останавливаешься? — позвал Зиад. — Я же сказал, мы должны спешить!
От напряжения больные лёгкие Зиада заставили его зайтись мокрым кашлем. Коты замяукали и придвинулись ближе к нему, их звериные, понимающие глаза с пугающим вниманием смотрели на него. В промежутках между приступами кашля Зиад попытался отогнать животных своим сапогом, а Сэйид попытался не обращать внимание на то, как неествественно сгибается нога его брата в колене. Кашель прекратился, и разочарованные коты вернулись на свои орбиты, мотая хвостами от огорчения.
— Отвратительные кошки, — сказал Сэйид.
— Они не кошки, и они — это дар, — пробормотал Зиад, вытирая рот частично покрытой чешуей ладонью. Тёмные глаза брата посмотрели на Сэйида из глубоких, сумрачных ям его глазниц. Его острое лицо было покрыто оспинами, результатом детской болезни.
Сэйид посмотрел брату через плечо, на равнину, и его мысли обратились к старым воспоминаниям.
— Не могу вспомнить лицо матери. А ты? Кажется, у неё были длинные коричневые волосы.
Зиад глотнул из собственного бурдюка, прополоскал рот и сплюнул. Коты бросились к нему, увидели, что это просто вода, и отошли.
— Они были чёрными, — сказал Зиад.
— Она мне снилась, раньше, когда я ещё спал.
— Ты будешь спать снова, Сэйид. И видеть сны. Когда мы найдём Оракула, мы заставим его рассказать нам…
Его голос надломился, перешёл в кашель. Сэйид подошёл, чтобы помочь, но Зиад отмахнулся от него.
Коты снова придвинулись к ним, замяукали, принялись описывать круги, сражаясь друг с другом за место, пока Зиад боролся с ядом, который поместила в него Волшебная Чума. Он согнулся под дождём, кашляя, сражаясь с отравой в своих внутренностях.
Сэйид мог только с омерзением наблюдать. Он отвёл взгляд и попытался вспомнить их мать. Это упражнение помогало ему отвлечься от колышущихся наростов и нарывов, бугрившихся под одеждой брата, от влажного дыхания и мокротного кашля.
Сэйид не мог вспомнить глаз матери и даже её имени. Его память угасала. Казалось, каждый день он становится кем–то новым, кем–то, кого он всей душой ненавидел. Сэйид отчётливо помнил только один день из далёкого прошлого, один момент, соединивший того, кем он был сейчас, и того, кем стал после Чумы — момент, когда люди Абеляра Корринталя топором отрубили большой палец на его правой руке.
Он помнил, как кричал, помнил, как извинялся рыцарь, отрубивший палец.
Кашель Заида усилился, превратился в протяжный хрип, и этот звук вернул Сэйида в настоящее. Кошки замяукали от волнения, описывая круги, задрав хвосты, их глаза сияли, пока Зиад задыхался. И наконец кошачьи получили то, чего так ждали.
Живот Зиада заметно раздулся под одеждой, и его вырвало длинной, толстой лентой зловонной чёрной мокроты. Трава, на которую попала рвота, задымилась, скрючилась, пожухла. Коты набросились на рвоту, шипя и царапая друг друга в яростной схватке, каждый пытался урвать себе побольше.
Зиад выругался и вытер рот.
— Трижды проклятые кошки, — сказал Сэйид, ударив сапогом о землю рядом с животными, забрызгав их грязью. Кошки выгнулись, зашипели, обнажая клыки, но не отступили от своей трапезы. Сэйид никогда не видел, чтобы они ели что–нибудь кроме чёрной рвоты его брата.
— Они не коты, но действительно прокляты, — согласился Зиад. Он снова прочистил горло, и кошки, сожравшие первую порцию рвоты, повернулись к нему, надеясь на новый обед. Когда обеда не появилось, звери сели и принялись вылизвать свои усы и лапы.