Через два дня ко мне допустили посетительницу, девушку, с которой я познакомился у театра всего за три недели до этого. Когда она вошла, я почувствовал тепло и подумал, что теперь очень быстро выздоровею. Тогда еще я не знал, что наши судьбы свяжутся на долгие десятилетия, но было какое-то предчувствие, что явился мой ангел-хранитель.
Через 3 года после этого
Врачи уговорили оставить заболевшего ребенка, нашего сына, в больнице. Ему назначили уколы антибиотиками. Он еще не очень умел разговаривать, но свою фамилию знал. Сестра в его отделении жаловалась, что когда она заходит в палату со шприцем и называет его фамилию, он показывает пальцем на другого мальчика. Вообще, вид у него был более независимый и суровый, чем у меня. Видимо, он был лучше готов к жизни в мире, где никто не будет интересоваться его персоной. Он инстинктивно понимал это уже тогда, а я не могу понять до сих пор.
Последующие события подтвердили правильность его взгляда на мир. Вот уже почти 10 лет, как он живет вдали от родителей и от своей страны, по другую сторону мирового океана. Кроме меня и жены, никто не интересуется его жизнью, первые пять лет он привыкал к одиночеству и холоду. И я до сих пор поражаюсь, как он выдержал это испытание.
За 30 лет до 50-летия и так каждый год до бесконечности
Жду, когда проедет огромный лимузин с затемненными стеклами, перехожу улицу и ныряю в давно знакомые переулки. Здесь теплее, не так сыро, не так пахнет захолустьем мира как на шумных перекрестках. Многое сдвинуто, подкрашено, расширено, опустошено. Пустоши и плеши на месте былых ветхих зданий заняты холодными несиженными скамейками и песочницами без песка. В последнее время богатые компании открыли здесь офисы, появились гостиницы и банки. Но все это как бы оторвано от нашей жизни, существуя само по себе, безо всякой видимой пользы для людей, которые все также топчут тротуары в этих переулках. Вокруг незнакомые лица. В окнах домов, во дворах моих игр и переживаний никого нет. Все оставили, забыли это некогда живое, кишащее жизнью место. Все оставили, кроме меня. Я все еще прихожу сюда, как будто надеюсь найти какой-нибудь обломок, какую-то веточку, которая вернет меня на много лет назад. Я стою посреди своего бывшего двора, но ничего приятного из воспоминаний в голову не приходит, как это обычно бывает, если впихиваешь их туда силой. Только холод и сырость, и голые ветви деревьев. И громкие голоса двух здоровых парней деревенского вида, спешащих куда-то в сторону рынка. Все живы, но никого нет. Все, кто был тогда со мной здесь, сейчас возможно стоят, сидят или лежат где-то в других углах, других измерениях. Их жизни, передвижения, все действия похожи на мои как две капли воды. Только желания непохожи, или приходят в разное время — иначе они все сейчас были бы здесь. И тогда… и тогда мы бы, смеясь и кувыркаясь, бросили бы все к черту и обнялись бы, и плясали, и играли бы в прятки, и бегали бы от Ленчика, и писали бы любовные записки, и целовались бы в подворотнях, и убегали бы с уроков, и рыскали бы по чердакам, пропитанным кошачьими запахами, и… не спрашивали бы себя, зачем нам это.
40 лет до 50-летия
Я плохо помню, о чем спорили мои родственники, сидя за огромным столом в нашей коммунальной квартире на втором этаже деревянного домика в тихом московском переулке. Гораздо ярче врезался в память запах желтого бульона и домашних пирожков, дядин белый в тонкую черную полоску костюм, на который то и дело падал пепел с сигареты, и прохладный вечер, когда гости расходились. На столе оставалась только ваза с конфетами и какие-нибудь фрукты, а белая скатерть радостно пестрела пятнами от пролитого вина. Я выходил во двор, где дядя Толя или соседка снизу поливали сад из резинового шланга. Пахло чем-то липким и цветами, которые все называли "львиный зев". Бывший фронтовик дядя Толя отдавал мне честь, по обыкновению прикладывая правую ладонь к голове, вечно, в любую погоду, покрытую одной и той же синей кепкой. Он улыбался и начинал мне рассказывать про свои кустики и пчел, но меня это не интересовало, и я шел дальше. В углу двора было сколочено из черных досок какое-то подобие сарая, в который вместе с мусором выбрасывали всякий хлам — там мы с ребятами находили интереснейшие вещи. Из некоторых можно было сделать самострел — подобие рогатки, только с деревянным стволом и прикладом. Зимой кто-нибудь прятался в снежной крепости, а я стоял за дверью и целился из самострела в амбразуру дзота. Я миновал сарай для мусора, и вот уже двор кончился — здесь проход между стенами домов: направо рынок, налево переулок. В этом проходе сдвигались целые галактики, взрывались суперновые звезды, цивилизации рождались и умирали на моих глазах. Наверное, большая часть всяких теорий, страхов, ложных и правильных шагов, осознанных уже в зрелом возрасте, возникла именно в этом проходе. Потому что здесь, в этом грязном обшарпанном пространстве, появлялись и исчезали люди. Разные люди — друзья, враги, просто знакомые, гости, мои первые любовные увлечения…