И вдруг шкафа не стало. Повинуясь мощной волне всеобщего движения в Новые Черемушки, шкаф исчез, растворился из моей жизни. Его место заняла странная блестящая полированная коробка, на которую залезать уже не разрешалось, да и не хотелось, потому как вид у нее был весьма шаткий. Тем не менее, коробка долго оставалась предметом внимания и когда кто-то приходил, то сразу оценивались ее достоинства. Опять произносились те же слова — "удобно", "компактно", "отдельно", "оригинально". Шкаф был всего лишь началом в целой цепи изменений, обрушившихся на наш дом. Вдруг, неожиданно все устарело: ложки, ножи, щетки для чистки обуви, вешалки, рубашки, куртки, кровати, стулья, окна, люстра, лепной бордюр на потолке — устарел весь дом. Если даже вещь сама по себе была еще вполне пригодна, не изношена, то устаревал ее цвет или форма. В углу маленькой комнаты у нас была давно не действующая печка, облицованная красивым старинным кафелем с изразцами. Печка стала подвергаться острой критике за свою бесполезность. Было решено, что поскольку места в квартире мало (хотя до этого его всегда хватало), нужно решительно избавляться от всего, что не выполняет никакой рациональной функции. Назначение, цель — не только человека, но и предмета — вот что превыше всего. Печка тоже испытала на себе мощное воздействие рационального сознания. Ее как-то затерли, заклеили бледными обоями, заставили мебелью. Печка ушла вместе с красивыми изразцами. Со стен стыдливо сняли старые пожелтевшие фотографии в рамках, а на их место повесили современные эстампы — полуабстрактные, прямоугольные изображения каких-то конструкций. Вместе с вещами движение захватило и наши взгляды и человеческие взаимоотношения. Появилась напряженность между отцом и матерью: из-за закрытой двери я часто слышал всхлипывания и резкие голоса. Что-то сдвинулось в привычном тесном треугольнике "отец-мать-дети".
Почти тогда же, затем лет через 20 и так все время
Я чувствую, хотя и не могу ясно объяснить, что идет какое-то движение в странную, непонятную для меня сторону. Оно ведет в холодный, слишком просторный, слишком плоский мир, где нет двориков, где нет дяди Толи и тети Поли с их шлангом для поливки цветов, где нет веселого гомона рынка по воскресеньям в семь часов утра и где детей держат дома между пластиковым потолком и таким же полом из-за страха перед машинами и хулиганами на улице. Оно ведет в мир, освещенный не солнцем, а голубым светом экранов, где постоянно что-то меняется, покупается и выбрасывается, где люди кричат друг на друга и торопятся, бегут то в одну, то в совершенно другую сторону. Этот вихрь всеобщего движения поднял и захватил с собой всю людскую массу. С тех пор я стал замечать, что даже гости, приходившие к нам и сидевшие на диване, не просто сидели, а как бы куда-то каждую минуту собирались. Человек поглядывал на часы и беспокойно ерзал. Невольно это ощущение напрасной траты времени передавалось и мне. Мне твердили, что мало осталось времени — надо сделать выбор специальности, надо поставить цель и добиваться ее. Цель, цель, цель — это слово просто звенело у меня в ушах. Его произносили с трибуны учителя и директор школы, родители, оно бросалось в глаза со страниц книг и журналов. Я инстинктивно сопротивлялся этой всепоглощающей цели. До этих пор мне было очень даже хорошо без этой самой цели. То есть, мне было приятно жить в настоящем времени и радоваться каждой прожитой минуте, и не было у меня никакой потребности думать о той весьма туманной временной категории, которая называется будущим. Мне говорили, что жизнь сурова, и нужно думать о будущем, в то время как я хотел думать только о настоящем или в крайнем случае о вчерашнем, вспоминая подробности футбольного поединка или то, как на меня посмотрела девочка Лена из нашего класса. Мне говорили, что придется зарабатывать деньги, что деньги — это очень важная вещь в нашей жизни, а достаются они нелегко и поэтому, чтобы их достать наиболее выгодным, нет даже не так мне говорили, наиболее интересным способом, нужно иметь четкую цель и не терять зря времени.