Именно так и поступает владыка. Как настоящий историк он предоставляет Богу свободно действовать в человеке, не вторгаясь самоуверенно в недоступную человеческому разумению сферу «провиденциального». Христианское смирение, присущее владыке, — это смирение ответственности за собственные поступки. Можно сказать: «Сам спасся» — будет неправда. Можно сказать: «Бог спас» — будет гордыня. А можно просто рассказать, как случилось, что человек оказался спасен. Это и будет правда.
Имеющий очи — да читает между строк: происшедший случай, как настоящее Божье посещение, вызвал в иеромонахе Василии множество мыслей и чувств, поставил его перед необходимостью волевого выбора: «Вопреки моему желанию меня влекут на путь.
по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы»[304]. Его потрясла та бесцеремонность, с которой митрополит вовлекал его в общение с посольским служащим. И выбор был сделан его христианской совестью, зримым присутствием Бога в человеке, не нарушающим человеческой свободы и ответственности.
Впрочем, общение архимандрита Николая с британскими «органами», которым тот, очевидно, рассказал о лондонской встрече своего «жильца», было последним воспринято нормально: все–таки Великобритания — правовое государство, и «органы» здесь порядочные, а не чрезвычайные. Отказ определил его судьбу в глазах «органов чрезвычайных». К нему больше не «подъезжали». Но и не забывали о мелкой мести: так стоит расценивать упоминание архиепископа Василия (Кривошеина) в покаянном заявлении священника Дмитрия Дудко от 21 июня 1980 г., что он–де получал от владыки «клеветнические материалы», которые использовались «во враждебной пропаганде» против СССР[305]. Именно этот момент твердости стал вторым, с 1919 г., осевым временем в отношениях с «красной родиной». Многие соглашались на «сотрудничество» именно в момент вхождения в Московский Патриархат, когда идея служения Церкви подменялась в них идеей служения Родине, а то и просто шкурным интересом.
Наверное, один из ярких примеров — «присяжный оппонент» владыки, по его собственному определению, митрополит Венский Ириней (Зуземиль, 1919—1999). Владыка пишет его фамилию «Сюземиль». Архиепископ Василий колоритно описывает их жесткое пикирование на соборе 1971 г. по поводу политизированного соборного обращения «К христианам всего мира и людям доброй воли». Тенденциозный и односторонний документ, совершенно неприемлемый, по мнению владыки Брюссельского и Бельгийского, для церковного собора, вызвал «всецелую поддержку» Иринея, тогда епископа Баденского и Баварского, «разделявшего и одобрявшего» позицию советского правительства[306].
Это одобрение дорого стоило. Протоиерей Игорь Зуземиль переходит в 1957 г. из РПЦЗ в Московский Патриархат, а 1 октября 1958 г. назначается настоятелем прихода Московского Патриархата в Гааге, будущей «канонической территории» самого владыки Василия. В 1966 г. он становится епископом Западногерманским. А в 2000—2001 гг. во Флориде был арестован и осужден за шпионаж в пользу СССР и России отставной полковник армии США Джордж Трофимофф , который до 1994 г. возглавлял в Нюрнберге американский стол Объединенного центра опросов перебежчиков и переселенцев из Советского Союза и Восточной Европы. Именно тогда выяснилось и стало широко известно, что этот школьный приятель митрополита Иринея был им завербован в 1969 г. Как тут не быть «присяжным оппонентом» человеку, который такую вербовку смиренно, но твердо отверг.
В данном случае все эти размышления — лишь штрих к образу владыки, описание той атмосферы, которая окутала его на «коварном Альбионе». Нас в его отношениях с Афоном интересует другое: какие воспоминания и внутренние напряжения вызвала эта попытка вербовки в лондонском кафе поздней осенью 1951 г. Рассказывая о своем неприятном впечатлении от этой неожиданной для него, но вполне подготовленной другой стороной встречи, владыка пишет: «По опыту знаю (в Греции мне пришлось бывать в советском посольстве по афонским делам чисто церковного характера) , как это опасно не только в личном плане, но и в церковном, ибо дает повод врагам нашей Церкви (или русского монастыря на Афоне) нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я решил в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме крайней необходимости (получение визы и т. д.). В какую неприятную историю я опять (здесь и далее выделено нами. — А. М.) вопреки своей воле попал, подумал я» [307]. И чуть далее: «Писать через посольство — нелегально и может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Греции. Я не хочу его повторять» [308].