Но контракт все же был подписан, наверное, как раз накануне отдания Пасхи, о чем он торжественно сообщает в письме брату от 23 мая из Брюсселя [642], ожидая первую корректуру и предвкушая большую, кропотливую работу. А пока читает творения Климента Александрийского и собирается на очередной Византийский конгресс в Охрид (10—16 сентября 1961 г.) и даже готовит туда доклад. На конгресс он так и не попал — помешала подготовка Всеправославного собора, но честно опубликовал по–французски резюме предполагаемого доклада о социально–политических реалиях Византии, отраженных в жизни и творчестве прп. Симеона, а потом и сам доклад , уже по–русски, в «Вестнике Экзархата» [643].
Работа над корректурой начинается летом, которое владыка почти целиком проводит во Франции. Пятого июля он пишет брату из Парижа, что правка «четырех толстых томов» продвигается успешно и что к июлю греческий текст должен быть готов для окончательной корректуры [644]. А потом еще долго надо будет готовить критический аппарат, потому что при печати все «рукописные настройки» собьются. Тогда он еще надеялся, что все выйдет весной 1962 г.
К 22 августа владыка наконец получил для корректуры 370 страниц своей книги [645]. По счастью, издательство выделило помощников для новой редактуры критического аппарата и окончательной редактуры текста. Все началось успешно, но, как всегда, одно служение помешало другому. С 24 сентября по 8 октября он участвует во Всеправославном совещании Поместных Церквей на о. Родос (Греция). Вернувшись с Родоса, в октябре читает в Экзархате доклад об этом совещании, который повторяет в ноябре уже в Брюсселе. С 18 ноября по 6 декабря владыка в Нью–Дели на Генеральной Ассамблее ВСЦ, где Русская Церковь и вступила в эту организацию. Только 1 января 1962 г. он вновь пишет из Парижа, что издание книги продвигается не слишком быстро, хотя два помощника весьма облегчают этот труд — труд мелких технических изменений, на которые, по его собственному признанию, у него нет ни времени, ни сил: на Рождество к 4 января надо ехать в Брюссель, а потом вернуться на несколько дней, чтобы вновь уехать в Бельгию к 14 января и остаться там до Крещения. Времени действительно нет, есть только надежда, что книга выйдет в течение 1962 г.
Переписка прерывается вместе с надеждой. Три тома «Огласительных слов» въттттли только в 1963—1965 гг. [646]Напомним, что 9 октября 1964 г. за это издание владыка, посетивший тогда «город на Неве», был удостоен почетной степени доктора богословия Ленинградской духовной академии. Остальные труды прп. Симеона выходили в той же серии «Sources Chr&iennes» уже без его участия: «Главы богословские и этические» были изданы Жаном Даррузе, «Гимны» — Иоганном Кодером. За десять лет, отчасти по инициативе владыки, было достойно издано почти все творчество прп. Симеона Нового Богослова [647].
Однако в начале 1960–х гг. на фоне напряженной работы над изданием трудов прп. Симеона, отчасти неожиданно для самого себя, владыке пришлось вернуться к богословию того святого отца, которому он посвятил свой первый труд, — святителю Григорию. Впрочем, судьба ему подсказывала этот неожиданный поворот заранее, уже его поездкой в Солунь в ноябре 1959 г. на празднование 600–летия со дня преставления Паламы, когда он посетил по пути Афины и Рим. Как раз накануне окончательного водворения владыки в Париж свт. Григорий словно вернул его к себе, оторвав от дела всей жизни.
К январю 1960 г. парижская жизнь нашла свое русло, владыка вжился, начал редактировать полученные из издательства тексты, а также «Вестник Экзархата». В марте — начале апреля он почти на месяц приезжает в Оксфорд , уже зная о том, что весной в Париже ему придется делать доклад о свт. Григории Паламе, который его «просили прочитать» [648]. Он и готовил его в библиотеках Оксфорда. В том же письме брату от 3 апреля 1960 г. он как бы невзначай обмолвился о «церковных новостях»: в декабре скончался глава Русского Экзархата Вселенской юрисдикции митрополит Владимир (Тихоницкий). Это давало надежду, что теперь «весь этот «греко–владимировский откол» будет ликвидирован, и многие вернутся к Матери–Церкви».
В письме от 20 мая [649]он рассказывает о своем докладе и об обстоятельствах его появления на свет: экзарх митрополит Николай организовал ряд лекций на богословские темы на французском языке. Первую лекцию этого неожиданного цикла «Св. Григорий Палама, личность и учение» как раз и прочел владыка 6 мая. Он специально уточняет в письме, что это не повторение того, что в свое время было уже написано, а принципиально новая работа на основании недавно опубликованных материалов и что он надеется опубликовать статью в «Вестнике Экзархата». Что произошло достаточно скоро [650]. Лекции состоялись на рю Пеклет в церковном доме Экзархата и заняли три пятничных вечера — 6, 13 и 20 мая. Кроме самого владыки, здесь выступали архимандриты Алексий (ван дер Менсбрюгге) и Петр (Л’Юиллье) с докладами на темы богословия священства — «О священстве Христа и роли святости в священстве» и «Священство царственное и институциональное» соответственно [651].
Мы можем несколько уточнить характер «общедоступных лекций на французском языке». Они были организованы учебнобогословским отделением Западно–Европейского Экзархата Московской Патриархии, т. е. не владыкой Василием, отвечавшим за «заочный сектор», а самим главой курсов и Экзархата. Бого–словскопастырские курсы Экзархата регулярно проводились в 1954–1960 гг. как своеобразная замена и альтернатива французскому Православному институту св. Дионисия, ушедшему из–под омофора Патриархии вместе со священником Евграфом Ковалевским в марте 1953 г. Курсы с двухгодичным обучением, на которых занималось до семи человек (по крайней мере в 1955 г.) , традиционно начинались осенью, в сентябре–октябре. Очередной цикл как раз и открылся осенью 1959 г. Майские лекции были событием неординарным, и для их проведения действительно имелись неординарные причины. Хотя официально и сообщалось.
что о следующих подобных лекциях будет объявлено особо, подобный опыт как будто не повторялся. Причины экстраординарности, на наш взгляд, отчасти и обусловили выбранную тематику.
Чтобы понять смысл и значение происшедшего, необходимо обратиться к событиям той зимы — весны и сравнить их с содержанием доклада, который носит несомненный характер рецензии на только что вышедшие работы Иоанна Мейендорфа [652]. Стандартный набор научного политеса — благодарность автору за сделанный перевод, уважение к его трудолюбию и интересу к святоотеческой мысли, признание труда лучшим и наиболее обстоятельным изложением исторических событий эпохи свт. Григория Паламы — все эти тезисы, несомненно искренние, не могут скрыть сути доклада — достаточно резкой критики в адрес самого перевода и способов его богословского истолкования, собственно метода богословия. Владыка Василий считает, что французский перевод «кишит» многочисленными неточностями, а то и просто ошибками (contresens), искажающими смысл важных богословских текстов, в которых переводчик заставляет свт. Григория говорить противоположное тому, что тот имел в виду.
Другие претензии связаны с экзистенциальной риторикой, в которую отец Иоанн облекает изложение паламитского богословия, что приводит к его «модернизации» вместо объективного рассмотрения патристических корней византийского богословия ХГѴ в. Любопытно, что и протопресвитеру Николаю Афанасьеву владыка впоследствии тоже поставит в вину новые термины, не имеющие аналогий в библейском богословии [653]. Подобный упрек в адрес основной экклезиологической работы профессора Сергиевского института «Церковь Духа Святого», защищенной в 1950 г. как докторская диссертация, из уст богослова несколько странен. Отсутствие того или иного термина в Священном Писании не исключает его использования в богословии. К подобному упреку прибегали противники Православия после I Вселенского собора (325 г.), когда выступали против признания Бога Сына единосущным Богу Отцу: слова όμοούσιος действительно не было в Библии, хотя оно наиболее полно выражало православную истину.
Интересно, что примерно те же мысли, против которых возражал владыка, выражал и В. Н. Лосский: «В Церкви необходима… икономия… которая обращена к каждой человеческой личности в отдельности, освящая личностную множественность в едином Теле Христовом, — икономия Святого Духа, «пентекостальный» аспект Церкви» [654], не отделяя ее, однако, от икономии Второго Лица Святой Троицы. Возможно, владыка просто богословски протестует лишь против нарочитой подчеркнутости ипостасного бытия в Церкви Третьего Лица Святой Троицы, как это имеет место у протопресвитера Н. Афанасьева. Впрочем, нелюбовь к терминологическим новшествам, искусственности в языке — характерная черта стилистики и лингвистической культуры владыки. В богословии Тейяра де Шардена, произведшем на него сильное впечатление, его тоже раздражало «злоупотребление научным жаргоном» и «пленение научными формулами». Был ему явно несимпатичен и русско–афонский неологизм «схимонах», несвойственный греческому языку. Столь же неодобрительно он отнесся и к богословским неологизмам («иконософическое видение») в труде Павла Евдокимова о Православии, вышедшем в 1959 г. [655]Было ли это следствием воспитания или афонским приобретением, не ясно. Простота изложения, пересказа — один из значимых успехов его богословия. Может быть, эта простота была почерпнута им у Симеона Нового Богослова, труды которого тоже были лишены «ученого балласта» и «вычурной витиеватости».
643
См.:
646
См.:
647
См.:
650
См.:
651
См.: Хроника жизни Русской Православной Церкви в Западной Европе. 1960 № 14. Март — апрель. С. 4.
652
См.:
654
655
См.: