Именно эта «практическая экклезиология», являющаяся, по сути, элементарной христианской порядочностью, заставляет его в 1974 г. не согласиться с митрополитом Серафимом (Никитиным) и архиепископом Питиримом (Нечаевым) , выступая соответственно в защиту Александра Солженицына и «человеческих» прав Церкви [772]. В том же году он пишет митрополиту Антонию (Блуму), возражая против его «политической отставки» с поста экзарха. Здесь же он выступает против «советизации Экзархата», начавшейся с назначением на Корсунскую кафедру в 1968 г. епископа Петра (Л’Юиллье), «болыиевизана», который «дошел до того, что бывает в посольстве на праздник красной армии» 23 февраля [773].
На следующий год он заканчивает свои воспоминания «Девятнадцатый год», в ноябре 1975 г. в «Русской мысли» публикует некролог памяти митрополита–исповедника Иосифа (Чернова), а в начале 1976 г. отправляет письмо Генеральному секретарю ВСЦ Филиппу Поттеру, приветствуя его выступление в защиту церковных свобод в СССР. Тогда же пишется статья памяти еще одного исповедника — архиепископа Вениамина (Новицкого) [774].
В 1977 г. он заканчивает воспоминания о Февральской революции в Петрограде, а 7 ноября 1978 г. (какая неслучайная дата!) — воспоминания о митрополите Никодиме. Тогда же в 1977—1980 гг. складываются и не складываются его отношения с Дмитрием Дудко, неправду которого в его заявлении «Известиям» 21 июня 1980 г. («Полученные от меня… архиепископом Брюссельским и Бельгийским Василием… клеветнические материалы использовались во враждебной пропаганде против нашего Государства») он глубоко переживал. Такого рода «покаянки» составлялись в недрах КГБ. Нетрудно себе представить то мелкое удовольствие местных служащих, мстящих клеветой человеку не только не пошедшему на вербовку, но и продолжающему наслаждаться свободой. Но именно тогда владыка скажет: «Не буду защищать русский епископат в его целом, среди него находятся и недостойные члены… Скажу более: …огульное опорочивание епископата на руку только врагам Церкви…» [775]
Под конец жизни он вновь возвращается к судьбам близких и важных для него людей [776]. Этот эпистолярный, биографический и автобиографический жанр только на первый взгляд кажется не имеющим ничего общего с богословием. По своему персоналистическому характеру эти произведения агиографичны и агиологичны. В них, как и в личных беседах, встречаются не потерявшие сегодня своего значения оценки современных канонизаций. Высказывание протоиерея Дмитрия Дудко о том, что Николай II есть «величайший святой земли Русской», ударило его словно «обухом по голове». Владыка не выделял императора и его семью «из десятков миллионов людей, зверски загубленных советской властью». Он до конца жизни придерживался своего мнения о «несвоевременности и нецелесообразности» канонизации царской семьи, которое, по свидетельству архимандрита Рафаила (Карелина), произносил «ледяным тоном». Именно в переписке с Дудко он выразил свое отношение к императору Николаю II как человеку, на котором лежит «значительная доля вины за постигшую Россию чудовищную катастрофу, совершенно не неизбежную…» [777].
Очевидно, что все мысли, содержащиеся в этих письмах, воспоминаниях, биографиях и статьях, пронизаны Божьим присутствием в судьбе всех и каждого. Эти письма являются свидетельством (а богословие и есть свидетельство) о том, какими подчас загадочными путями Божественное спасение действует в человеке. Все эти труды можно определить как сочинения по «практической» экклезиологии. Вместе с тем они посвящены и богословию истории настолько, насколько сама история теологична.
Этот высокий и духовный практицизм есть особый признак последней четверти века его жизни. Если воспользоваться образом, рожденным Ниной Алексеевной Кривошеиной в заглавии своих «Воспоминаний», то — «пятой четверти» его жизни. Потому что эти труды не вершина и не итог, они выходят за пределы 22 сентября 1985 г. Они — трамплин и исход. Как и приведенное в порядок 30 января 1980 г. завещание, касающееся личных дел, это завещанное нам в наследство его видение Церкви и перспектив церковной жизни. Мы постарались показать в сжатом обзоре, что нет современной проблемы, о которой нельзя было бы в его поздних трудах найти вполне определенное, канонически обоснованное и богословски выверенное мнение.
«Биография» этой церковной позиции слагалась не просто и не сразу. 1961 год вырвал владыку из франко–английской научной среды и кипучих проблем православной эмиграции, прочно поместив его в инокультурную и инославную среду Бельгии с ее смешением вер, культур и языков. Эта среда была не чем иным, как поруганным сегодня экуменизмом, явлением столь же религиозным, сколь и социально–политическим. Может быть, поэтому одна из первых работ, написанных владыкой на Бельгийской кафедре, была посвящена взглядам прп. Симеона на социально–политические проблемы его времени [778].
Епархию в Брюсселе владыка возглавил 31 мая 1960 г. после кончины митрополита Александра (Немоловского), случившейся в Лазареву субботу. Они встречались еще на Афоне в 1928 г. Митрополит, оказавшись в Бельгии в начале 1930–х гг., в 1936 г. становится архиепископом Брюссельским и Бельгийским в юрисдикции Константинопольского Патриархата и подчинении митрополиту Евлогию (Георгиевскому). При нем в 1937 г. бельгийское правительство утверждает положение о Русской Православной Церкви в Бельгии как «первой среди равных». Оказавшись в 1940 г. в руках Гестапо, он плавно в 1945 г. перешел в лапы НКВД и юрисдикцию Московской Патриархии. Проблемы инкультурации [779]его никогда не волновали — еще в 1930–е гг.
епископ Александр шокировал всех своей подчеркнутой «русскостью», вывешивая по праздникам над храмом российский триколор и совершая литургию в поручах с императорскими вензелями. Владыка Василий стал полной противоположностью ему. Известные эпизоды его жизни показывают, что он хотел, дабы члены его православной общины были не «русскими в Бельгии», а «русскими Бельгии». Для Василия Кривошеина были святы ценности того государства, где он совершал свое церковное служение. Так, ежегодно в день национального праздника Бельгии 21 июля, в годовщину присяги на верность Конституции принца Леопольда Саксен–Кобургского, ставшего монархом страны, он служил благодарственный молебен.
Кажется, что такие взгляды, которые можно назвать «дистанцированной лояльностью», берут свои истоки не только в повседневной практике, но и в историческом богословии. Характеризуя творчество прп. Симеона в контексте социально–политических реалий времени жизни святого, он пишет, что тот любил пользоваться образами и примерами, заимствованными из общественной жизни, и в этих образах часто проглядывало его отношение к явлениям этой жизни. Столь же показательна и солидарность автора с неприятием Симеоном Новым Богословом византийского монархизма: тот именует императора не иначе, как «князь мира сего», термином, который в церковном языке прилагается к злым духам вообще. Вместе с тем в этом сочинении владыки определенно просматривается полемика с вульгарным социоло–гизаторством, поскольку, по его мнению, Симеон не был сторонником классового деления общества и сам не заслуживает «классового ярлыка».
Похоже, что владыка ориентировался на действительную инкультурацию и создание Поместной Православной Церкви в Бельгии вместо воплощаемой сегодня модели «национальной автокефалии». Он активно участвует в Конгрессах православных в Западной Европе в 1972, 1977 и 1983 гг. и поощряет к этому своих прихожан [780]. О возможности создания автокефальной Церкви в Западной Европе или Бельгии он упоминает в своем завещании 1980 г. И он предпринимает конкретные шаги в этом направлении. Еще в 1962 г. епископ Иоанн (Максимович), находившийся в юрисдикции Русской Православной Церкви за границей, создал «Православную миссию в Бельгии», которая по преимуществу объединила перешедших в Православие «ищущих католиков», вышедших из неканонических общин, как, например, «Кельтская церковь». Во главе миссии встал Иосиф Ламин, бывший священником именно этой «Кельтской церкви» и вновь рукоположенный епископом Иоанном 14 сентября 1962 г. Первоначально он был связан с Православной голландской миссией, руководимой епископом Иаковом (Аккердайком) , с которым читатель сможет подробнее познакомиться ниже. Специальная часовня для новой миссии была освящена владыкой Иоанном в Брюсселе 7 октября того же года.
К этому времени у владыки Василия сложилось свое видение будущего Православия в Бельгии. Это видение лишь окрепло после знакомства в начале 1970–х гг. с Православием в Америке, которое произвело на него «сильное впечатление своими размерами, а также своей «американизацией» в хорошем смысле этого слова» [781]. Одним из главных миссионерских ходов было служение византийского обряда на французском и фламандском языках. 25 апреля 1963 г. он писал Жери Лемеру: «Нам нужен священник–бельгиец». Одновременно члены миссии осознали, что их принадлежность к РПЦЗ лишала их евхаристического общения со Вселенским Православием. Это хорошо понимал сам Иосиф Ламин, о чем и писал владыке 15 мая 1963 г., испрашивая у него возможности войти в РПЦ. Владыка Василий отвечал ему 21 мая 1963 г., обещая, что идентичность «миссионеров» как бельгийцев и как европейцев всегда будет уважаема в его епархии. При этом — владыка неоднократно подчеркивал это в общении с ним — подчинение Москве не предполагало подчинение «Советам»: вхождение в Московскую Патриархию не предполагало никакой политической составляющей. Само название «Православная миссия в Бельгии», не упоминавшее юрисдикционной принадлежности, было призвано «не раздражать» всех прочих связями с «красной Патриархией».
776
См.:
778
См.:
779
inculturatio
780
См.